— Да, Федя, но гроб мой не один, за моим, первым гробом, я вижу, незнакомые мне люди несут на руках другой гроб. И тут я не знаю, кого хоронят, но сердце чувствует, что вместе со мной хоронят близкого мне человека, которого я очень люблю. И вот я стою навытяжку, — поднимаясь, продолжал брат, — и ты идешь за гробом, и мама, я узнал ваши лица.
— Что ты, Ваня, — сказал тогда я, охваченный внутренним страхом.
— Мать в темном, — продолжал он, глядя на меня, — и как она постарела. Ты, Федя, ведешь под руку мать. Ты в гимназической шинели, но ты как будто вырос, стал как бы взрослым, и тебя уже трудно узнать.
— А где же Зоя? — с прерывающимся дыханием спросил я.
— Зои нет. Ее я не видел.
— Какой странный сон, — сказал я тогда, сидя на постели, и, задумавшись, повторил: — До чего странный.
Брат, подняв голову, показал глазами наверх. А там наверху начали просыпаться.
— Да, — подтвердил брат, посмотрев мне в глаза, — сон неприятный.
В то же время он с радостью прислушивался ко всем шумам пробуждающегося дома, а утро разгоралось и обещало быть безоблачным, и наверху уже были слышны голоса Зои и Киры.
— Ну, уже все проснулись, — и брат встал, подошел к окну и посмотрел наверх, — там кто-то позвал:
— Ириша.
— Да она уже ушла за покупками.
— Они одеваются, а ты еще побудь со мной и доскажи.
Я еще находился под впечатлением рассказа брата, и он, видя это и уже улыбаясь, сказал:
— Помни, ты мне обещал.
— Ясно, Ваня, конечно, — ответил я взволнованно и горячо, — но, Ваня, все, что ты мне рассказал, так странно — и наш город, лодка, река…
— Да, — подходя к окну, задумчиво ответил он, — в том сне все было очень странно, но довольно об этом.
Он подошел к окну, прислушался, и лицо его изменилось. Слышен был голос мамы. Я тогда хотел еще о чем-то спросить, но не успел.
— Это ты, Ириша? Ты швейцарского сыра купить не забыла? Принеси мне выглаженное платье.
— Барышни, — сказала Ириша в столовой, видимо, спустившейся Зое. — Барин-то, Иван Тимофеевич, кажется, приехал.
— Что ты! — воскликнула Зоя.
— Да, Платошка говорит, видел вещи его в саду на скамейке составлены, а я в столовую прошла — вижу, лежит на перилах его офицерская фуражка. Я ее знаю.
— Да что ты. Мама, ты слышишь, иди сюда.
— Но где же он?
— Не знаю.
— Может быть, в саду.
— Надо покликать и посмотреть.
Я смотрел, улыбаясь, на брата, а он, улыбаясь, слушал, он хотел привстать, но я с самым лукавым видом удержал его за руку.
— Подожди одну еще минуту.
