Время было зимнее, суровое, в пути им пришлось многое увидеть и испытать, и мы еще не знали, куда им писать, потому что они получили назначение только в Варшаве, где на станции остановка долгая была — что-то забирали из складов и запасов. Наконец дали назначение в полевой госпиталь, что работал в тылу нашей дивизии, — причем старшая сестра чуть было Зою не забраковала и не оставила в Варшаве, и были слезы, но все обошлось, — посмотрим, сказал врач, пусть остается.
«В Варшаве, — писала сестра, — мы заглянули в гостиницу, а там столько гвардейских офицеров и титулованных сестер из Петербурга, и тон головокружительный — светские дамы, английская и французская речь, у подъезда штабные автомобили и, как говорят, столько неожиданных фронтовых романов и изысканная придворная атмосфера. Кофейни полны тыловыми офицерами, и тут же царит оперетка, мы почувствовали себя провинциальными бедными родственниками, полюбовавшись на все эти проборы, улыбки, аксельбанты, мы сбежали и кормились на вокзале. Кира угощала пирожным, мы пили кофе по-варшавски, а потом вспоминали все это, как какое-то наваждение. Наступила осенняя слякоть, зарядили дожди, дороги раскисли, раненых тучи — отовсюду везут и везут. Все завалено ранеными, земля попадает в рану, и начинается столбняк, невозможно обсушиться и обогреться по неделям, а что на фронте, мы понятия не имеем, потому что об этом в журналах и газетах не прочтешь. На станциях, где ожидают погрузки, свалены тысячи людей с кое-как сделанными перевязками, и в темноте слышен только стон да скрип телег — все везут, подваливают. Врачи и сестры растерялись, рук не хватает — ведь это беда, беда, все в суете, но мы счастливы».
Они сразу же стали работать. Хорошо, что одна из сестер посоветовала купить в Варшаве высокие сапоги, потому что неимоверная грязь и дикие условия на походе. О том, чтобы увидеть брата, не было и речи, они кочевали с кухней, двуколками и повозками. Кира все готова была делать, напрашивалась на самую черную работу, ничего не боялась, она как будто бы давно была здесь, и все с нею считались, а Зоя сначала была очень неумела и растерялась, но потом справилась.
Из Москвы малой скоростью пришли вещи и книги брата и вещи Киры, все было разобрано, и даже ключи она переслала в почтовом пакете. Шла первая зима войны, когда дожди и слякоть сменились морозами и пронизывающими ветрами, когда у нас замерзла река и ветер на мосту был особенно резкий. Зоя писала: «Мы с Кирой живем в каком-то ошеломлении, одурманенные от напряженной работы, нет возможности даже задуматься, сегодня говорили с Ваней по телефону из штаба, когда из дивизии привезли раненых, для него это была такая неожиданная радость. Киру радует: она полезна, ее проверили, она недалеко от него, говорит — увижу, может быть, вот будет настоящее счастье, и я радуюсь, что он знает, что я приношу пользу.
