«А Москва, — писала Зоя, — как тебе, мамуся, сказать, несмотря на то, что она в первые дни вся была захвачена войною, теперь, когда мы осмотрелись с Кирой и пошире открыли глаза, то поняли, что здесь, в Москве, что-то неблагополучно. Знаешь, у нас молодой врач с масляным лицом начал даже ухаживать за Кирой в госпитале, а когда она ему сказала: стыдитесь, доктор, он ей говорит: „Ну что вы такая строгая. Я достал два билета в Художественный театр, не сердитесь, пойдемте, что же с того, что война, человек должен жить“. После этого мы с ним даже не разговариваем, а он из интеллигентной семьи, бывает в литературно-художественном кружке, знаком со знаменитыми литераторами, артистами, а о том, как эти круги живут, мы знаем от дочери московского профессора, что знает все и всех и, рассказывая, удивлялась нашему неведению и восхищалась, как она говорит, нашей наивностью. Если бы ты слышала, что она нам рассказывала — что в московских семьях происходит, и о художественной среде, и о том, что творится в доме Перцова против храма Христа Спасителя, где живут художники, — о каких только уродствах мы не слышали. Мы-то жили до сих пор, словно в младенческом сне, и теперь вспоминаем слова Вани на крыльце, когда он более чем сдержанно о Москве говорил, а мы, изумляясь и ничего в сущности не понимая, засыпали его вопросами. Все здесь избалованы и лакомы до всего необычайного и нового, все так привыкли жить только для себя и самих себя ублаготворять, чем образованнее и богаче люди, тем взбалмошнее, Москва полна бездельниками всех сортов, все театры полны, а там — это мы знаем от раненых — полная лишений позиционная жизнь. Жизнь московская представляет такой контраст и раскрывает какой-то общественный порок, и мы ждем часа, чтобы выбраться из Москвы.
Диплом получили, — писала Зоя. — Обучение продолжалось один месяц — страшно мало, но так работать, как мы, редко кто работал. Ассистент предложил Кире давать хлороформ во время операций, а я все время пульс считала».
Короткие письма, написанные второпях, как-то переплетались с письмами брата и с вестями, полученными от других, от раненых на вокзале, потом была осень, мама жила в беспокойстве — от Вани долго нет писем, и Кира, получив от него весточку, сразу же посылала нам выдержки из писем брата. Мы знали: русские войска несли страшные потери, отступали из Восточной Пруссии к границам и погибали.
В сентябре началось новое наступление: наши осадили Перемышль, везли поезда пленных австрияков, но одержанные на юге победы не прикрыли того, что произошло в Пруссии. Помню, я проснулся ночью — мама молится, а я думаю: где-то там с полком брат, под ночным дождем, и слышен стук обозных колес, и вспыхивают огни, — леса, болота, туманные и сырые поля…
