На самом деле даже кадыком не пошевелить, так плотно сидит ошейник.
Ты снова на кухне, сидишь за столом. Никакой утренней зарядки, никакого завтрака, хотя с этой штукой на шее все равно не поешь. Неужели она и правда оставит его на мне? С ним не то что глотать, дышать почти невозможно.
Заживляющий зуд кончился, как будто весь вышел. Рука вздулась и зажила лишь отчасти. Больно. Ты чувствуешь, как кровь пульсирует в руке и в шее.
— У тебя усталый вид, Натан.
Ты и вправду устал.
— Сейчас я приведу в порядок твою руку.
Она окунает кусок материи в тазик с водой, отжимает. Ты тянешь руку к себе, но она берет ее и обматывает влажной материей твое запястье. Прохладно. Приятно. До чего же хорошо не чувствовать жжения хотя бы одну секунду. Она осторожно обтирает тряпкой тыльную сторону твоей руки, поворачивает ее ладонью кверху и обтирает ладонь. Грязь остается, но вода все рано освежает. Все ее движения очень нежны.
— Можешь пошевелить пальцами?
Четыре пальца шевелятся, но большой онемел и совсем не двигается из-за отека. Но раз она просит, ты и одним пальцем не пошевелишь.
Она споласкивает тряпку в тазике, отжимает и поднимает выше.
— Сейчас я помою тебе ухо. В нем много крови.
Она тянется к твоему уху и обтирает его: снова очень медленно и нежно. Твое левое ухо совсем не слышит, но, может быть, вся причина в запекшейся крови, которая забила слуховой проход. Левая ноздря тоже заполнена.
Она снова опускает тряпку в таз, к воде примешивается кровь. Она выжимает тряпку и тянется к твоему лицу. Ты отшатываешься.
— Я знаю, что ошейник давит. — Она разглаживает тряпку у тебя на лбу. — И еще я знаю, что ты это вытерпишь. — Она нежно проводит тряпкой по твоей щеке. — Ты крепкий, Натан.
Ты слегка отворачиваешься.
Она снова кладет тряпку в таз, теперь к воде примешивается не только кровь, но и грязь. Она выжимает тряпку и вешает ее на край таза.
— Я ослаблю, если ты попросишь. — Она протягивает руку и слегка касается твоей щеки тыльной стороной пальцев. — Я хочу помочь тебе. Но ты должен попросить, — говорит она ласково и тихо.
Ты снова подаешься назад, ошейник врезается в шею.
— Ты устал, не так ли, Натан?
Ты и в самом деле устал от всего этого. Так устал, что, кажется, вот-вот заплачешь. Но нет, ни за что.
Ни за что. Просто тебе хочется, чтобы все прекратилось.
— Ты только попроси меня, и я ослаблю ленту.
Ты не хочешь плакать и не хочешь ни о чем ее просить. Но ты хочешь, чтобы больше не было больно.
