— Да хранит вас Господь, сэр! — Малый бросился целовать мне руки.
— Да хранит он нас всех, — ответил я, поднимая конюха с колен.
* * *
Последующие дни потекли в томительном ожидании. Общая череда практических событий была предельно ясна. Кот мучительно умирал. Его вой по ночам звучал полной тоски песней о высшей предопределенности, которой мы все подчиняемся зримо и незримо. Пару раз я вскакивал с постели и отправлялся в лабиринт, но кот прятался, не желая общения. Наверное, он был мудрее меня и понимал бессмысленность встречи. К чему умирающему беспомощный свидетель его мучений? Всему свое время.
Обитатели замка уже успели успокоиться, и мой призыв к милосердию нашел отклик в их душах. Графский повар, обнаруживая по утру испорченные котом продукты, лишь грустно качал головой и наливал в маленькую мисочку, стоящую на полу, свежего молока. Конюх клял себя за то, что заставил живое существо столь долго мучиться. Даже мальчишки, заметив однажды выползшего на дневной свет облезлого и похудевшего кота, только пошушукались между собой и осторожно, чтобы не потревожить, обошли его стороной.
И если у остальных были дела вернувшейся в привычную колею жизни, то мне приходилось придумывать себе занятия, чтобы хоть как-то скоротать то время, на которое все мы превратились в незначимый фон событий, текущим по высшим законам. Ничего более умного не придумалось, как продолжить изучать тайные ходы лабиринта. Одна из попавшихся лестниц вывела в восточную башню замка.
Я долго вдыхал запах ветра, прибежавшего с Северного моря, размышляя о своем месте в опутавшей всех высшей паутине, а Джон терпеливо стоял рядом. Сколько тайн прошлого хранил лабиринт! Золото, серебро и драгоценные камни, когда-то брошенные моими предками, так и лежали нетронутыми в покрывшихся пылью сундуках.
— Возьми себе, сколько хочешь.
Слуга отрицательно покачал головой.
— Вы хорошо мне платите, чтобы я зарился на вещи покойников.
— Хорошо. Пусть все остается на своих местах.
Я вынул лишь фамильный рубиновый крест, который несколько лет спустя передал брату-священнику, и свиток — послание предка своим потомкам.
* * *
С каждым днем посещения лабиринта становились мучительнее. Я уже физически ощущал боль кота, чья аура заполнила подземелье, но не отступал, понимая, что только так смогу проникнуть в паутины высших сил, сплетенные для животных. Только через собственную боль и сострадание есть шанс влиться в чуждые человеку картины. Знания не даются без усилий. А этих знаний я жаждал. Жаждал не из праздного любопытства, а из стремления к гармонии с миром, в котором живет не только человек. И всем своим существом чувствовал, что должен найти этого кота, посмотреть ему в глаза и не позволить умереть в холодном одиночестве. Боже! Как я обрадовался, когда однажды ночью явственно услышал зов умирающего животного. Вместе с Джоном мы отправились в лабиринт к тому самому деревянному ящику, где впервые увидели клок шерсти. Там и обнаружили на издыхании того черного пирата, который держал в страхе весь замок.
