Рядом бродил кругами сторож, то и дело бросая разъяренный взгляд на рисунки из раскраски, которыми мы прикрыли дыру. А зря, рисунки отличные: с сине-красным жирафом и сине-красным слоном. Сам делал!
– Ты хоть понимаешь, что было бы, ударь ты чуть сильнее?
– Что?
– Улица тут была бы! Это же капитальная стена! Скажи спасибо, что половина интерната не сбежалась.
– Спасибо.
– А если кто-то узнает о твоем даре, что будет?
– И что в этом плохого? – шмыгнул я.
Сторож схватился за голову рукой и сел на кровать. Долгое время молчал, о чем-то напряженно думая, а когда поднял голову – посмотрел собранно и строго.
– Вот скажи мне, пистолет – это хорошо или плохо?
– Плохо? – неуверенно предположил я, растерявшись.
– А если он в руках у человека, который защищает себя и свою семью?
– Тогда хорошо, наверное.
– А если он перейдет в руки преступнику?
– Ну…
– Пистолет – не плохой и не хороший. Пистолет – просто пистолет до тех пор, пока он не попадет в руки хорошего или плохого человека. Твой дар – это такой же пистолет, он тоже не плохой и не хороший. Но многие плохие люди захотят получить его себе.
– Но он принадлежит мне! – искренне возмутился я.
– Нет, – хлопнул он рукой по постели, – у тебя нет покровителей, нет защитников! Если твой дар обнаружит директор, именно она будет решать, что с ним делать – продать, отдать или оставить себе.
– Да как вообще можно продать чужой дар!
– Вместе с человеком. Вот так, – выставил он протез вперед и приподнял штанину, показывая тусклый металл вместо ноги. – Я сам продал свой дар. Смотри на результат!
– Вы, сами? – не веря, повторил я вслед.
– Да. Продал на двадцать лет. Это называется «служба». Но это мой выбор, – отвел он взгляд. – А тебя, если обнаружат дар, продадут без твоего ведома. Если уже не продали.
– Но так же нельзя? Я – против!
– Тебя никто не спросит. Тебя заставят. Ты не владеешь даром в той мере, чтобы защитить им себя и свою свободу.
– Так научите!
– Не могу! – повысил он голос. – Что мне скажут твои родители, когда… – неожиданно замолчал он и продолжил совсем иначе: – Поэтому нам надо держать все в тайне.
– Мои… родители? – Что-то во мне щелкнуло, включив совсем другой звук. Холодный, лязгающий, чужой.
– Я хотел сказать – твои родители наверняка бы хотели…
– Николай…
Дядька как-то съежился, будто от удара, и совсем иначе посмотрел на меня. Раньше-то я видел всякие взгляды, от рассерженных до добродушных, но этот – он был с испугом. Справился с собой дядька быстро, вернув прежний усталый вид, но теперь старался смотреть мимо меня. Я хотел было извиниться, но сосед заговорил первым.
