– Даже жениться? Ах, чтоб те лопнуть на этом месте! Ничего не выйдет. Я восьмой год в законном браке состою, наследников уж троих имею. А я думал, это просто. Подал заявление, и готово.
Помолчав немного, он философски, не торопясь, рассуждает:
– Да и то сказать, нельзя иначе-то. Ежели разрешить нашему брату беспрепятственно переходить в иностранное подданство, все перейдут. Русские в аглицкое, а французы – в русское. Чехарда получится. Тогда ни в одном государстве и армии не соберешь.
И, закручивая из газетной бумаги цигарку, игриво заканчивает свою мысль:
– А курьезно будет, в сам деле, Андреич. У государя вся земля заселена народом. Населения кишмя кишит, а подданных нету. Все как есть иностранцы.
Мне эта перспектива тоже кажется забавной. Я шутя говорю Феоктистову:
– Ну, что ж, попробуем после войны, коли живы останемся, жениться на иностранках и перейти в «иностранную веру».
Он тяжело вздыхает:
– Где уж мне? Нос у меня конопатый. Какая иностранка за такого пойдет. Да, может быть, до другой войны я и не доживу, а в мирное время и под своим царем с грехом пополам жить можно. Дотяну уж как-нибудь.
По мерзлой земле хода сообщения гулко громыхают тяжелые шаги.
Тихие переклики людей тревожат синеватую мглу окопных тупиков и закоулков.
Феоктистов снимает с винтовки штык, одевает его острием вниз и, покашливая, говорит мне:
– Смена идет. Пойдемте-ка в землянку. Ноги застыли. Эх, горяченького бы теперь поесть чего-нибудь.
– Не худо бы, – соглашаюсь я. – Но оба мы отлично знаем, что это химера. Горяченького ничего нет.
* * *
Только что получили статью Горького: «Письма к читателю».
Есть замечательные строки против войны, против военного угара, против патриотического хвастовства нынешних Маниловых.
«С того дня, как нас лишили водки, мы начали опьяняться словами. Любовь к слову, громкому, красному, всегда свойственна россиянам, но никогда еще словоблудие не разливалось по Руси столь широким потоком, как разливалось оно в начале войны. Хвастовство русской мощью, «бескорыстием» русской души и прочими качествами, присущими исключительно нам, хвастовство в стихах и прозе оглушало словно московский медный звон…
И как всегда в моменты катастрофы громче всех кричали жулики»…
Это не в бровь, а прямо в оба глаза.
Горького не купишь ни за чечевичную похлебку, ни за миллионы. Он всегда останется Буревестником. Царские прислужники не ошиблись, когда забаррикадировали перед ним путь в академики. Ну, что ж!.. Будущее человечество все равно поставит Горького выше многих нынешних «академиков».
