По ссохшимся морщинистым щекам старухи катятся слезы.
Она утирает нос рукавом грязной рубахи. Скрипучий голос продолжает жужжать:
– Выбрали еще в помощь Петро хромого сапожника-Оську да безрукого жида-музыканта Никеля.
Сына моего и Янкеля немцы увезли неизвестно куды. Оська хромой вернулся, а их не пустили.
Сделай милость, напиши в Красный Крест, спроси, когда отпустят Петро домой.
Пропиши: мать, мол, у него старуха, иссохла от тоски, умирать уж собралась, есть нечего, все солдаты разграбили, сожрали, поломали…
Знаю, что Красный Крест ничего не сможет ответить, но жаль разочаровывать старуху, не хочется усугублять и без того непосильное горе ее, и я пишу от ее имени запрос.
Старуха ставит в конце текста дрожащими от волнения руками крестик и, поблагодарив меня, уходит, жалкая и величественная в своем горе.
Часто офицеры арестовывают за шпионаж заведомо ни в чем неповинных мужиков, интеллигентов и даже помещиков, у которых есть хорошенькие жены или дочери.
Когда женщины приходят хлопотать за арестованного, им без всякого стеснения предлагается: «Плати своим телом, и муж – или отец – твой будет освобожден. Не согласна – расстреляем! Улики у нас есть».
Женщины жертвуют своим телом, подчиняются силе…
* * *
Сменились опять на отдых. Стоим в местечке за двадцать верст от передовой линии.
Нашу бригаду принимал новый генерал.
Был смотр обоих полков. Мы чистились, мылись целые сутки, чтобы «блеснуть».
Но увы! Лохмотья плохо поддаются чистке. Многие так обносились и опустились, что похожи на Робинзона Крузо, на Короля Лира, на кого угодно, но только не на гвардейских стрелков.
Всех, кто был в рваных сапогах или совсем без сапог, ротные командиры поставили в заднюю шеренгу.
Хотели обмануть бригадного.
Бригадный, высокий, с типичной солдатской выправкой генерал-лейтенанта медленно идет вдоль развернутого фронта. Изредка спрашивает, наклоняясь к самому лицу солдат.
– Жалобы есть?
Содаты молчат, выпячивая на начальство богатырские груди и «поедая» его глазами, как полагается по неписанному уставу.
Вдруг в последних рядах прорвало:
– Почему хлеба мало дают?
Выкрик робкий, просительный. И сразу же посыпалась дружная дробь голосов смелых и отчаянных:
– Почему сахар урезали?
– Почему каптеры торгуют продуктами и обмундированием? Где берут?
– Почему контролю нет?
– Сапоги давай!
Из задней шеренги угрожающе тянутся вперед спрятанные от генеральских глаз сотни ног в уродливых рыжих сапогах с подвязанными проволокой и шпагатами подметками, с прожженными на кострах голенищами, с раздавшимися задниками.
