Один написал земляку письмо, где подробно изложил всю историю с кражей.
С хохлацким юмором описал он, как одевали корову в сапоги, как сбрили себе бороды и усы, когда узнали, что еврей их будет «шукаты».
Военная цензура вскрыла письмо и препроводила к командиру полка на расследование.
Заварилось дело.
Батальонный, говорят, вызвав к себе виновников перед отправкой на гауптвахту, кричал на них:
– Олухи! Дурачье! Воровать не умеете! Тысячу раз вам говорил, воруйте, но не попадайтесь. Попадетесь – не пощажу, потому закон не разрешает воровать у мирного жителя последнюю корову. Тащи, что плохо лежит, пользуйся моментом, на то и война, но умей концы прятать, не подводи начальников своих!
Еврей, узнав, что виновники арестованы, приходил к командиру батальона и просил, чтобы дело замяли. Ему жаль солдат, которых за корову могут сослать на каторгу.
Батальонный выгнал его.
Несчастный еврей, наверное, сам не рад всей этой истории.
Товарищи арестованных грозятся убить его и спалить хату перед уходом из местечка.
Он тайком вручил солдатам восемьдесят рублей денег и велел их передать командиру батальона, как, якобы, добровольно собранные с солдат для уплаты за украденную корову.
Еврей надеялся, что батальонный обрадуется такому исходу и тотчас же дело прекратит на законном основании.
Батальонный деньги принял, приобщил их к делу и солдат не освободил…
Таким образом, мы съели у еврея двух коров.
Проезжавший казак-ординарец с лихо зачесанным чубом хвастливо рассказывал:
– Мы, казаки, где пройдем походом, там никакой живности не останется – все разворуем и поедим. Мы, казаки – народ вольный. Нас даже куры боятся. Как увидят казака, сейчас заквохчут, точно оглашенные, и улепетывают куда-нибудь в куток. Удочкой теперь ловим, так в руки нипочем не даются.
– Как удочкой?
Казак молодецки встряхивает чубом и улыбается лукаво:
– Очень свободно. Берешь шнурок с обнаковенной удочкой на конце, на крючок налепишь хлебный шарик, кинешь курице через плетень, она клюнет и – готово. Тяни ее к себе, крути ей голову на бок, клади в ранец… Так то, замлячок. А иначе как же? Жить-то ведь надо как-нибудь…
* * *
Вернулись в полк Анчишкин и Воронцов. Оба были ранены и эвакуировались несколько позже меня.
Воронцов не изменился.
Анчишкин заметно постарел.
– Дела – табак, господин пиит. Народу перепортили много, а результатов пока не видно.
Поэт кисло улыбается.
– Что же делать? Нельзя выпрягать на полдороге, девки засмеют, да и убыток будет.
