Кристина положила свою прохладную руку мне на лоб.
— У тебя еще порядочный жар, — сказала она. — Ты в самом деле принял аспирин?
— Да, — ответил я.
Я хотел добавить: «И еще два стакана „Джека Дэниелса“» — но в последний момент передумал.
Кристина еще больше наклонилась ко мне и положила руку на мой затылок; в зеркале заднего вида отражался Давид, снимавший наушники. Когда мы уезжали с улицы Пифагора, я задался вопросом, не слишком ли он взрослый для обязательных семейных визитов, — и теперь точно знал, что так оно и есть.
— Очень мило с твоей стороны, что ты все-таки поехал с нами, — сказала Кристина, и я почувствовал, как ее пальцы пробираются между моей шеей и воротником рубашки. — Мне тоже не всегда… — она прижалась лбом к моему лбу, — ну, ты ведь знаешь Яна… Он мой брат, но все-таки…
— Неслыханный мудак, — сказал я.
Я плохо знал, чего ожидать теперь, и поэтому закрыл глаза. В темноте я почувствовал, как ее пальцы остановились у меня на затылке. Давид на заднем сиденье громко рыгнул, потом издал тяжелый вздох.
— Ты всегда употребляешь не слишком изысканные выражения, — шепотом сказала жена мне на ухо, — но, в сущности, мы имеем в виду одно и то же.
Я снова открыл глаза; губы Кристины мягко прижались к моим губам. На сотую долю секунды в моей голове, ослабленной нурофеном и «Джеком Дэниелсом», послышался голос госпожи Де Билде. «И тогда она обернулась и стала его целовать», — сказал этот голос. В следующее мгновение мы снова сидели в машине, припаркованной на темной улице; моя жена приводила в порядок прическу и орудовала губной помадой, смотрясь в зеркало заднего вида.
«Ян Вринд и Ивонна Классенс» — гласила табличка возле дверного звонка; ниже, на картонке, красным фломастером было выведено: «Вилко + Тамар». Когда Яна и Ивонна еще не завели детей и жили на барже, они наклеили на свой почтовый ящик бумажки с кличками их кошек. Титус и Засранчик — такие клички не забудешь никогда; если мне не изменяет память, автоответчик их тоже упоминал… «Увы! Нас нет дома…» — так начинался ответ. «Увы!..» Я всегда дергался, слыша это слово. «Нас нет дома. Если вы хотите оставить сообщение для Яна, Ивонны, Засранчика или Титуса…» И все это на фоне какой-то неопределенной экзотической музычки, которую они, наверное, просто поленились выключить, приступая к записи сообщения.
Вспоминаю голос Ивонны, который в записи вызывал ассоциации с теплым молоком еще больше, чем в действительности. Теплое молоко в эмалированном ковшике. Имя Титус, кроме кошки, носил также лысый актер, с которым Ивонна одно время кувыркалась — шурин об этом не знал. Я однажды видел, как этот актер восседает посреди баржи на пуфе, покрытом не то индийским, не то афганским батиком, и декламирует тексты не то Ибсена, не то Шекспира. У него был довольно звучный голос; не успевал он поднести бокал к губам, как от него уже пахло красным вином, и он называл себя «настоящим театральным чудовищем». Однажды вечером, когда было уже поздно, все разошлись по домам или по постелям, завис только он один. Был снегопад; мы с Кристиной стряхнули снег с седел наших велосипедов и еще раз оглянулись на крышу баржи, покрытую тонким слоем белого вещества; в морозном воздухе вился дым из трубы, до нас доносился запах горящих поленьев. В свете уличных фонарей баржа приводила на ум картину Брейтнера.
