Жена опустила глаза и уставилась на кружку в своей руке; может, мне это привиделось, но я не мог отделаться от ощущения, что она мысленно считает до десяти.
— Мы договорились очень давно, — сказала она поразительно спокойным тоном; такое же спокойствие, наверное, царит в здании, откуда только что эвакуировали людей после сообщения о возможном заминировании. — В пятницу я напомнила тебе еще раз. И теперь ты болен. В прошлый раз ты тоже заболел. Я не стану еще раз звонить и отказываться: твое отсутствие будет слишком заметным. Ты просто примешь несколько таблеток парацетамола и пойдешь со мной. Нельзя так меня подводить.
Я попытался взглянуть ей в глаза, но она смотрела куда-то мимо подушки.
— Я не пойду, — сказал я. — Сегодня я не в состоянии есть стряпню Ивонны и слушать треп твоего брата.
Я подумал, что Кристина выплеснет горячий кофе мне в лицо. В глубине души я и сам был бы не против горячего кофе в лицо. Обычно после выплескивания горячего кофе семейные ужины сразу отменяются. Я вспомнил руки Ивонны: она надевала деревенские рукавицы и вытаскивала из духовки блюда, либо пригоревшие, либо полусырые. Несъедобное кушанье лежало на буром деревенском противне, который она купила по случаю где-то в Дордони у «очень милого беззубого старичка»; давным-давно я еще находил известное удовольствие в том, чтобы после первого куска слишком громко говорить «Как вкусно!», а потом обстоятельно интересоваться рецептом, между делом подмигивая Кристине. Но то было давным-давно.
А теперь я разглядывал лицо своей жены.
— Посмотрим, как буду чувствовать себя вечером, — сказал я.
Какая-то часть меня хотела бы никогда больше не ужинать у шурина и его жены, но была и другая часть, которая находила в этом кайф и желала все увидеть вблизи. Эта же часть раньше выспрашивала о точном составе и способе приготовления блюд, давая определенное утешение людям, которые не сумели ничего добиться в жизни. Та часть меня самого, которая нуждалась в утешении, изо всех сил постаралась бы все-таки сопровождать жену сегодня вечером на ужин к ее брату и невестке.
Тем временем в дверном проеме появился Давид. Волосы его свисали на лоб мокрыми прядями. Я даже не видел, открыты были его глаза или закрыты.
— Крюсли кончились, — доложил он.
Кристина заглянула в свой кофе.
— Я скоро спущусь, — сказала она.
Она подождала, пока Давид не выйдет из спальни. Несколько месяцев назад у него появилась подружка: миленькая, но ужасно тоненькая девочка, которая иногда приходила с гитарой. На прошлой неделе она впервые осталась у нас поесть. За ужином дети под столом держались за руки, а сразу после десерта пошли наверх; вскоре из комнаты сына донеслись звуки гитары. И ее голос. Помню, я включил телевизор, чтобы посмотреть новости, но сразу убавил звук. Не знаю, чью песню она пела, в любом случае — американскую: что-то из пыльного угла Америки, без горизонта, с уходящей в никуда дорогой и чертополохом, сонно колышущимся над асфальтом. Мне вспомнился жест, которым она за едой убирала за ухо тонкие льняные волосы, ее миловидное личико, ее голос, то, как она смущенно бормотала, все время обращаясь ко мне на «вы», хотя я настоятельно просил называть меня «просто Фредом». Я подумал о том моменте, когда начинается любовь; и о том моменте, когда любовь заканчивается.
