— На одиночку ты не похож.
— Почему?
— Ты красавчик. А красивые обычно любят общество, — ответила она сдержанно, без намека на похвалу, — и Ричард понадеялся, что она не заметила краски на его щеках.
— Я исключение из правил, — брякнул он первое, что пришло в голову. — Таким уж уродился.
— Одиночка и современный первооткрыватель Черного континента, — сказала Кайнене сухо.
Ричард засмеялся. Смех вырвался у него невольно, и, глянув вниз, в яркую синеву бассейна, он в порыве радости подумал, что синий — цвет надежды.
Встретились они и на другой день, и на третий. Кайнене вела его в номер, они садились на балконе, ели рис, пили холодное пиво. При каждом глотке Кайнене касалась края бокала кончиком розового языка. Это волновало Ричарда — тем сильнее, что Кайнене не отдавала отчета в своем жесте. Временами она погружалась в раздумье, но даже в такие минуты Ричард чувствовал в ней родную душу. Может быть, как раз из-за ее сдержанности и замкнутости. Никогда и ни с кем он не бывал так откровенен, а когда Кайнене вставала, чтобы бежать к отцу на заседание, ноги у Ричарда будто наливались свинцом. Не хотелось уходить, невыносимо было возвращаться к Сьюзен, сидеть в ее кабинете за пишущей машинкой и ждать, когда она стукнет в дверь. Ричард удивлялся, что Сьюзен ничего не заподозрила, ведь с первого взгляда можно понять, как он переменился, а она не замечает даже, что он льет на себя больше лосьона после бритья. По сути, он ей не изменил, но измена не всегда подразумевает постель. Смеяться вместе с Кайнене, рассказывать ей о тете Элизабет, смотреть, как Кайнене курит, — измена, ведь он чувствует себя предателем. Его бешеный пульс, когда Кайнене целует его на прощанье, — измена. Сжимать ее руку, сидя за столом, — измена… Ричард опешил от неожиданности, когда однажды Кайнене вместо обычного прощального поцелуя в щеку прижалась раскрытыми губами к его губам. Он не позволял себе питать надежды. Оттого-то, наверное, у него ничего не вышло: смесь изумления и желания выхолостила его. Оба быстро сбросили одежду, нагие тела были сплетены, но он ничего не чувствовал. Он поглаживал ее острые ключицы, худые бедра, мечтая, чтобы тело и разум стали заодно, чтобы желание пересилило страх, но… увы.
Кайнене села на постели и закурила.
— Прости, — сказал Ричард и, когда она вместо ответа лишь передернула плечами, пожалел, что извинился. Она застегивала бюстгальтер, а Ричард натягивал брюки, которые зря снимал, и в показной роскоши номера ему чудилось что-то зловещее. Он ждал от Кайнене хоть слова. — Встретимся завтра? — спросил он.
