Потом я имел разговор со строгой женщиной, не выпускавшей из руки толстого красного карандаша. Постукивая карандашом по столу, она не торопясь произнесла:
— Вы, конечно, не Жорж Санд и не Элиза Ожешко, но написали довольно мило…
— Значит, можно надеяться? — обрадованно спросил я.
— Нет. Это мило, но не для нашего журнала. Для нас это не подходит.
— По какому признаку?
— По признаку пола. У вас среди персонажей очень много мужчин.
Как и все предшествующие редакторы, женщина с красным карандашом дала мне свой совет:
— Самые удачные страницы повести — это где показана стройка. Думаю, что в «Созидатиздате» обеими руками ухватятся за ваше произведение. Они тоже балуются художественной литературой…
В «Созидатиздат» я не пошел. Мне стало ясно, что этого делать не надо, когда я просмотрел в книжном магазине его план-проспект. Среди художественных произведений там значились «роман о том, как построили печь для обжига кирпича» и «повесть о становлении башенного крана».
Я был расстроен. Я был удручен. И в этот тягостный момент меня посетил товарищ. Лицо его сияло, как серебряный рубль последней чеканки.
— Вот! — воскликнул он, вручая мне какую-то книжицу. — Дарю авторский экземпляр!
На обложке книги я прочитал его фамилию. Я инстинктивно потер глаза, и товарищ понял, что я ему не верю.
— Думаешь, если я никогда не брал в руки перо, то и писать не могу? — спросил он. — Предложили написать для издания ОРУДа стихи об уличном движении. Была не была — дай попробую. Это все мой один приятель устроил…
— Какой приятель?
— Неважно. Есть такой литератор. Фамилии его ты никогда не слыхал и, наверное, не услышишь. Он пишет рассказы о кооператорах для «Кооперации Федерации». Потом заключил договор у коммунальников на роман о парикмахерах. Название экзотическое — «Хна и басма»… Постой, постой, ты вроде грустен…
Я рассказал о причинах своей грусти.
— Чудак человек! — хлопнул меня по плечу автор поэмы об уличном движении. — Брось хандрить и включайся в это дело. Ты знаешь, сколько сейчас разных журналов? Порядочное ведомство не считает себя таковым, если у него нет журнала и нет, черт возьми, своих летописцев. Они все жаждут худлитературы. И с авторами не капризничают: для них первым делом — тема, а метафоры — потом. Там знают, что мы не Лермонтовы, не Михаилы Юрьевичи.
Я понял, что я чудак.
