— Это как раз позволит нашей дочери рассчитывать на выгодную партию.
Она его прощает, оправдывает, и это Клод, которая была для него живым упреком! Неужели он до такой степени ошибался на ее счет? Де Ранфен представляет себе, как Клод втихомолку плачет из-за того, что ею пренебрегают.
— Беда, знаешь ли, в том, что ты слишком гордая, — неловко говорит он. — Ты ни на что не жалуешься…
— А на что мне жаловаться?
Он понимает ее слова так: на что мне жаловаться, раз я ношу ваше имя, раз я ваша жена? Он чувствует ее великодушие, но не чувствует презрения. Толстоватая у него кожа, у капитана де Ранфена, и он забавы ради сделал ее себе еще толще. Армия, которую он по безрассудству бросил, была все же его призванием и его семьей. Капитан — один из тех толстяков с горячей кровью, которых считают и которые сами себя считают грубыми материалистами, в глубине души, однако, они мечтают сойтись в схватке с абсолютом и переломать ему хребет. За неимением такой возможности они зачастую довольствуются жалкими подделками — алкоголем, женщинами, обжорством. Они недовольны собой и другими, но не осознают этого; однажды вечером они отдают Богу свою отяжелевшую душу с глубоким вздохом разочарованного ребенка, который принимают за последнюю икоту из-за несварения желудка.
— Она презирает нас.
Клод произнесла единственное слово, способное пробить защитный панцирь Лиенарда де Ранфена, — оно было как булавочный укол, после которого через грубую кожу проступит кровь. Тот, кто презирает самого себя, болезненно переносит презрение другого.
— Эта девочка?
— Она презирает нас. Ей скоро стукнет четырнадцать. Она держит себя со мной вызывающе, хочет всем показать, что мы для нее ничто. Надо с этим покончить. Отцовское влияние…
Когда он имел влияние в доме? Тираном его, положим, считали, но тираном совершенно недейственным, которого терпят, как стихийное бедствие, обременительное, но лишенное смысла, индивидуальности. Для того чтобы обуздать Элизабет, отомстить ей, Клод подставляет мужа, обращается к нему за помощью.
— Можешь мне довериться. Так не должно дальше продолжаться! Я не хотел вмешиваться, но раз ты меня просишь!
Супружеская чета. Впервые, может, они заодно. Клод показала ему свою рану, приняла в свой мир. Мысленно она сказала ему: «отомсти», предоставив ему таким образом роль самца. Ему остается лишь принять ее, а ей пассивно претерпеть это без слишком большого неудовольствия. Разве в ритуале, именуемом любовью, в той или иной степени не содержатся взаимные обязательства?
