- Куда торопишься, комиссар? Сегодня торопиться некуда, завтра будешь спешить.
- Да уж, завтра начнется такое... - вздохнул Серега. - Только и будем держаться, что на классовом сознании да на самогоне.
20 июля 1921 года
- Здесь будет лагерь. Село рядом, и место прикрытое! - распоряжался решительно Серега, размашисто тыча пальцем в сторону возвышавшегося на берегу Кашмы овина. - Дома вон те раскатаем, а вон те две мазанки определим под опросную комиссию. Марк с Лизой в одной, Устимов с щелкопером - в другой. На овин поставить пулемет, а заложников запереть внутри. Колючую проволоку городить не будем, в овине - надежнее. Сами- под открытым небом... не баре, чай.
Марк внимательно смотрел в сторону Большого Шереметьева, где уже действовали красноармейцы. Там, мешаясь с воплями и плачем, бестолково, беспорядочно голосил колокол. На краю села вспыхнула пальба - видно, кто-то пытался уйти в лес и нарвался на оцепление.
Мимо провели первых заложников. Двое красноармейцев погоняли прикладами бабу лет тридцати, в широкой кофте и полосатой домотканой юбке. К ней жались трое детей, четвертого, годовалого, она держала на руках. Следом шел мальчик лет одиннадцати и старуха, честившая конвоиров на чем свет стоит.
- Чья? - удивился ее бедняцкому виду Марк.
- Федорова жена и мать. Дети тоже его, - отозвался красноармеец и пояснил недоуменно: - Чудно, бедняки ведь, пол в избе земляной. Почто он в банде?
- Эту бабу не трогать, раз из бедняков. А старую все равно расшлепаем сегодня же - больно уж язык длинный, - отметил Марк.
Со стороны села подъехала Лиза. Спешилась, кто-то из красноармейцев подхватил поводья ее коня.
- Одни бабы да сарынь в заложниках, только иной раз старика увидишь, мужики, знать, все в банде.
Мимо провели еще одну семью - старика, двух девок, парня-подростка и трех баб. "Епифановы", - догадался Марк, вспомнив список. Потом прогнали растрепанную женщину средних лет, одетую старомодно, но по-городски. Она испуганно оглядывалась на ведшего ее красноармейца и спрашивала, ежась по-птичьи:
- За что? За что? Господи...
Следом Балашов с похабными шутками гнал толстую, растрепанную бабу, окруженную кучей детей. Та шаталась на ходу и душераздирающе кричала. Увидев две фигуры в кожанках, упала на колени, поползла к ним:
- Родненькие, помилуйте!
Платок ее сбился, и на плечи упали две отменной толщины русые косы. Лицо, бледное до серого, распухшее от слез, перекошено животным ужасом.
