— Тем хуже для тебя. По новым законам алкогольное опьянение отягчает вину.
Теперь Чухнарь больше напоминал дряхлого деда, чем привыкшего повелевать генерала. Лицо приняло безвольное, дрожащее выражение. Плечи мешковато провисли, из глаз потекли слезы.
— Ваня, нишего не помню, не губи, — зашамкал он. — Я в управлении доложу, что у тебя все в порядке.
Лицо Петренко смягчилось. Мертвые глаза оживились.
— Ну, это другой вопрос, — сказал он. — Есть тут у меня один старичок…
Отполированный матрас воняет сыростью и мазутом. Будь он одет в нормальный человеческий костюм, он бы не осмелился лечь на это ложе. Но Василий только что вышел из колонии.
По зоновским понятиям он был одет шикарно. На Василии переливается матовым блеском новенький мелюстин. Перешитый и скрупулезно подогнанный, он еще недавно вызывал зависть.
На волю Василия провожал весь цвет колонии. Два дня они глушили чифирь и кололись в завешенном простынями будняке>1.
Наркоман с него плохой. От шалы в его организме образовывается отвратительная пустота. Что касается иглы, кололся он только потому, что в лагере это признак самого большого шика. Там, где он находился, белые вороны просто не выживали.
“Ну, друган, сегодня мы с тобой расстанемся,” — мысленно он обращается к своему костюму.
В этом загаженном бродягами подвале у него тайник. Здесь у него хранится вещь, благодаря которой следователи две недели отбивали ему внутренности.
Он выбрасывает лезвие ножа и с трудом пробирается в отдаленный угол.
От нетерпения его лихорадит. Он ковыряет в щелях между кирпичами, ломает ногти, сдирает с косточек пальцев кожу.
Наконец, кирпичи вываливаются. “Классно, все на месте… Пословица “молчание — золото” опять себя оправдала”.
В промасленном полотенце у него “Бог войны”[41]. За него таллинским ребятам он сгрузил “тонну”[42], за него он бы отдал и пять, настолько это классное оружие.
За него он много выстрадал. Таллинских барыг взяли после него через год. Дешевые, как все из этой породы, они перегрызлись между собой, вспоминая все, что можно было вспомнить.
Его привезли из зоны в тюрьму. Следователь, совместно с таллинским, выбивал из него печень и лагерную пыль. Теперь все уже в прошлом, а парабеллум остался.
“Сегодня ночью я поставлю на уши первого попавшегося “насоса”[43]. Мне нужны и “кишки” и бабки.”
На улице уже темнеет. “Это хорошо. Моя прическа плюс одежда вызывают массу любопытных взглядов”.
После выпитого пива и съеденного беляша его мучит жажда. Василий входит в магазин, направляется в отдел “Соки, воды”. Протягивает толстой продавщице последние деньги, десять тэньге, просит стакан сока. Она наливает полстакана мутной жидкости, отворачивается и сердито говорит: “Проходите. Кто следующий?”
