-Садись ко мне на плечи, - предложил санкюлот. Элиза вздохнула: «Не хочу я тут оставаться. Но
папа просил, и мама - она, же в Тампле убирается, у королевы. Мама говорила - посмотри, ее
величество должна знать, что тут было».
Она дернула углом рта: «Спасибо». Оказавшись наверху, Элиза откинула капюшон плаща и
внимательно осмотрела толпу. «Дядя Теодор не придет, - вспомнила девочка. «Он слишком
заметный, и вообще - с тех пор, как указ издали об изгнании иностранцев, он прячется. Только
записки передает через меня, тете Тео и Мишелю. Констанца тут, наверное, в мужском костюме, -
девочка прищурилась и оглядела головы, - она же книгу пишет, ей все видеть надо. Она с месье
Лавуазье живет, в деревне, на Сене. Там безопасней».
Дверца кареты открылась и толпа взвыла: «Смерть тиранам!».
-Смерть тиранам!» - звонко закричала Элиза: «Господи, прости меня, я бы перекрестилась, но
опасно это сейчас. Тетя Тео говорила, как мы с ней в саду Тюильри встречались, что Робеспьер
готовит указ о запрещении религии».
Элиза посмотрела на невысокого человека, в одних бриджах и рубашке, что вышел из кареты,
опираясь на руку священника.
-Аббат де Фирмон, - радостно поняла Элиза, - тот, что исповедует сестру его величества. Друг дяди
Теодора. И к нам он приходит, папа через него сведения передает. Кружным путем, конечно.
Сначала в Рим, потом в Вену, оттуда - в Амстердам, к Джо. А потом в Лондон. Нас всех заочно к
смертной казни приговорили, - Элиза невольно хихикнула, - и папу, и маму, и Маленького Джона,
за то, что он в Австрии эмигрантов здешних привечает. Знали бы они..., - Элиза пошатала языком
зуб:
-Скоро выпадет. Луидора теперь не дождаться, а вот сантим мама даст, наверное. И
драгоценностей не осталось, только крестик мамин, и кольцо с алмазом. Остальное продали все.
Она вспомнила чистую, беленую каморку в Марэ, крохотное окошко, в которое были видны ноги
прохожих, тепло камина и ласковый голос отца, что сидел в кресле у стола. Он говорил медленно,
запинаясь, старательно произнося слова, а вот писать, не мог - пальцы разжимались, перо падало
из рук. «И ходит плохо, - вздохнула Элиза. «С костылем, и только по комнате. Но все будет хорошо,
папа совсем оправится, и мы уедем в Лондон».
Людовик почувствовал, как руки палача снимают с него шерстяной шарф и крестик, что висел на
шее -- простой, деревянный, на потрепанном шнурке. «Холодно, - поежился король. Вздохнув, он
