И неаполитанские дамы, снискавшие печальную славу своим уродством, подхватывали речи известной художницы. Называли Эмму неумной создательницей масок. Тогда как сам Ромни когда-то назвал Эмму своей музой, которая вдохновила его на многие произведения. И в своих письмах он жаловался, будто ничто уже не удается ему, так как ему недостает Эммы. Эммы, с ее силой чувства, богатой фантазией, способностью легко и быстро воплотить любое движение души…
Чтобы наказать лгуний, Эмма теперь придумывала для своих картин все новые и новые мотивы, намеренно не рассказывая их заранее сэру Уильяму, чтобы и ему не могли приписать их изобретения.
Голос слуги в зале провозгласил название очередной картины:
— Дидона и Асканий!
Наступила полная тишина. Открылся занавес. Большое зеркало на противоположной стене отражало освещенную свечами группу. Эмма видела каждую деталь во всех подробностях.
Положив руки на подлокотники античного кресла, сидела Дидона. Затаив дыхание, она напряженно подалась вперед, приоткрыла как бы для вопроса губы, устремила вдаль, высматривая что-то, глаза. К ее уху склонился Асканий, с протянутыми к ней в живом, живописном движении руками.
Он был очень хорош собой. Его загорелые стройные ноги и руки, темные курчавые волосы, его глаза цвета серого бархата эффектно выделялись на фоне белой стены грота. И этот контраст еще более оттенял победоносную прелесть златовласой царицы. Широкий вырез темного платья подчеркивал чистые линии ее головы, гордую шею, пышную округлость груди. Розовые тона спелого персика лежали на покрытом легким румянцем по-девичьи молодом лице. Нежный излом темных бровей над большими глазами цвета морской воды, благородный изгиб пурпурного рта. И все это в обрамлении отливающих пламенем распущенных волос…
Мгновение оба были недвижны. Потом, увлеченная величием услышанного, Дидона протянула руки к голове Аскания, мягко привлекла ее к своей груди, склонилась над ним и поцеловала, с трепетом ощутив свою молодую любовь к отцу, чистый лоб сына.
Это движение разрядило напряжение гостей, затаив дыхание, наблюдавших сцену. Мария-Каролина сама первая зааплодировала, подав тем самым знак к овации, за ней последовал весь зал, аплодируя, криками выражая свой восторг.
Над головой Джошуа Эмма улыбнулась Нельсону. Он сидел рядом с королевой, неподвижный, скованный. Глаза его горели восторгом.
В отличие от Энея он никогда уж не забудет образа Дидоны…
Но когда занавес закрылся в последний раз и она выпустила Джошуа из объятий, вид его испугал ее. Он поднялся, шатаясь; лицо его залилось темной краской, и вдруг он бросился к ней, обхватил ее шею и впился в ее губы жгучим поцелуем…
