Можно ли это назвать с моей стороны нерешительностью или даже трусостью? Наверное, вполне, особенно, если учесть, что под небом вообще не существует такого действия или бездействия, которое не могло бы, при желании, быть истолкованным женщиной подобным образом. И, конечно же, женщина при этом будет права! (Я сейчас вовсе не иронизирую). Меня просто давно уже престала интересовать собственная правота. Освободи и избави меня от неё, Боже! И если, я неправ, – что я охотно готов признать где, и перед кем угодно, – если от этого тебе или кому-нибудь ещё, станет лучше, то единственное, о чём я хочу просить, так это о возможности беседовать со своей неправотой всю оставшуюся жизнь, и разделить с ней своё смертное ложе. Нет, ты знаешь, Руссо всё-таки был скромней. Я же, теперь прошу невозможного.
Ну, хорошо. Тебя всегда интересовали подробности. Помнишь, когда мы бродили среди замшелых надгробий Сент-Женевьев-де-Буа, ты сказала, что любая жизнь после смерти становилась бы эпитафией, если бы не подробности. А меня, чем дальше, тем меньше интересуют всякие подробности и детали, поэтому в моей книге, которую я теперь читаю, нет ни капли беллетристики, она, если угодно, сплошь состоит из одних эпитафий! И только из уважения к твоему живому и восприимчивому воображению, я делаю над собой некоторые усилия, чтобы разбить свою вялотекущую жизнь на некоторые, возможно, любопытные по отдельности фрагменты, как композитору приходится разбивать звучащую в его душе музыку на равноразмерные такты партитуры.
Теперь ты начинаешь понимать, почему я до сих пор не открываю твоё письмо? Я не боюсь того, что моя предполагаемая трусость в твоих глазах станет главной подробностью моей жизни. А вдруг тебя не интересует даже это? Но для чего-то ты всё-таки написала это письмо и отправила его мне. Кстати, если про мать мне всё представляется более-менее ясным, то совершенно непонятно, как меня нашла ты? Может быть, в твоём письме и об этом что-то есть. Так, что же? Просто открыть, прочитать, торопливо попытаться пробежать глазами по буквам, как по песку, проваливаясь, увязая в пробелах между словами, сказанными в далёком прошлом; улыбаться чему-то дрожащими губами, переминая пальцами хрустящий лист бумаги, перечитывать отдельные строчки – оказывается она… нет, я, наверное, не так понял… ну-ка, ещё раз… неужели, а я-то представлял себе всё иначе… Я тогда был, оказывается, умным и хорошим малым! Нет, я тогда был, оказывается, полным идиотом! И дело вовсе не в том, что пишешь теперь мне ты, а в том, что прочитаю теперь в твоём письме я.
