Можно, конечно. Не спорю. Только тогда у меня не останется времени на то, чтобы привозить ей гостинцы из города, а на обратном пути ее мамаше — то-се из деревни. Но что уж тут! Если я не могу собраться с духом и сказать Норе, что она мне нравится, если не могу отважиться даже на это, если боюсь и дотронуться до нее по-настоящему — как же мне спорить с ней о таких вещах?
Так получилось и в тот вечер. В прошлый раз, она тогда еще не висела на суку цветущей черемухи. Я пришел в сумерках, когда лужи стали уже покрываться ледяной корочкой. Ранней весной ночи свежи, хотя солнце днем жарит, почти как в сенокос. Шел я прытко, так что лоб покрылся потом и спина взмокла. Норы дома не оказалось. Я уселся на лавочку, курил и дрожал от холода. Дом этот, как я знал, был чем-то вроде учительского общежития. У одиноких — по комнате, у семейных — по две, но на весь обширный дом, на десяток хозяек — всего две кухни. Одна раньше предназначалась для господина депутата сейма с его домочадцами и челядью, другая — для семейств арендаторов и скота. Просторные апартаменты еще немецкими саперами были разгорожены на маленькие клетушки, так что за перегородкой порой можно было уловить даже скрип пера.
Мимо прошла одна из соседок Норы — кажется, учительница русского языка, — глянула на меня, как монашка на голого, не произнесла ни слова и скрылась в доме. Прошла мимо История, попыталась улыбнуться, но я случайно закашлялся как раз в тот миг. Немка растворила окно и долго всматривалась, накинув на плечи шаль, потом захлопнула створки так, что стекла задребезжали, засветила коптилку и задернула занавеску. А я все сидел, хотя промерз до самых костей. Конечно, можно было встать и зайти в любую из кухонь. Все-таки меня тут знали: учителям тоже бывают нужны иголки, нитки, платочки, их тоже интересуют городские новости. Любая налила бы мне стакан чаю, а может, даже и рассказала бы, где так застряла Нора. Наверняка рассказала бы, потому что женские языки не знают устали, иногда прямо удивляешься, как у учителей после нелегкого рабочего дня этот, по временам просто-таки излишний, орган не отказывает в работе. Но я все сидел, как будто примерз к лавочке, и лишь думал со страхом, что если придется сидеть так до утра, то у меня не хватит табаку. В мешке была, правда, пачка листьев «вырвиглаза», но его еще надо было нарезать. Была у меня трубка — табак для трубки можно раскрошить и в ладонях, а в бумажке ненарезанный самосад горит плохо.
