— По склонности характера веселишься или так, по дурости?
— А где ваши подчиненные? — в свою очередь спросил Мухин.
— Это те салаги, что давеча явились? — мичман не торопясь вывернул карман, бережно ссыпал невидимые крупинки на клочок газеты, свернул крохотную цигарку. — Одного ты уже видел. В августе его из Ленинграда в Среднюю Азию вывезли, а в сентябре он уже обратно, на запад ехал… Остальные погибли еще раньше. Я говорил, нельзя в нашем деле без выучки. А ребята хорошие. Совсем как мои матросики.
— Что же все-таки произошло тогда, в феврале? — спросил Мухин. — Мне никто ничего толком так и не объяснил.
— И не мог объяснить, потому как никто ничего не знает. Кроме меня. Я один остался.
— Хотя бы коротко…
— А долго рассказывать и нечего. Восемнадцатого февраля это было. Подняли нас, значит, по тревоге, поставили задачу — все честь-честью. Командир батальона говорит: «Братва! На нас весь Морфлот смотрит! Пошли!» А мы: «Даешь Залучье!» Наступали по ручью Онутке. Не шли, а бежали. Маскхалаты нам выдали белые, так морячки скоро эту маскировку посрывали. Черные бушлаты, грудь нараспашку… «Даешь Залучье!» Дошли до Извоза, а там нас уже ждали… Навалились со всех сторон, расстреляли с близкого расстояния. Потом убитых стащили в овощехранилище— всех пятьсот человек — облили бензином и сожгли. А первый батальон через полчаса после нашего в Сосновке положили. Они от Хмелей шли, а мы от Гадова, через Сотино. Задумка такая у командования была, чтобы Залучье с двух сторон атаковать — не вышло у матросиков.
Может, теперь у пехоты получится? Как думаешь, младший лейтенант?
— Получится. Непременно получится! — уверенно отозвался Мухин. Бушуев внимательно на него посмотрел, но ничего не сказал.
Бой давно уже прекратился, но немецкие пулеметы все еще старательно сбивали кору с кладбищенских лип.
Зарипов принялся расстилать свою шинель: готовился завернуть в нее тело друга.
Через пролом в стене кладбища тянулась цепочка раненых.
По-пластунски, словно все немецкие пулеметы стреляли по нему, подполз маленький юркий боец в надвинутой на глаза каске, протянул Бушуеву котелок с кашей.
— Откушайте, товарищ мичман, земляк мой, повар Негодуйко, расстарался…
Бушуев краем глаза заглянул в котелок.
— Мать честная! Да это ж царский обед! Ну-ко, взводный, вынимай ложку.
— Красноармеец Степанов, почему вы не во взводе? — стараясь сдержаться, спросил Мухин. — Вы забыли свое место?
Уже не шкодливый котенок, а осторожный кот замер.
