– Значит, так. Я намереваюсь выехать завтра.
Подали чай. Леди Диана наполнила чашки.
– Не будем говорить о прошлом. Люди гораздо снисходительнее, чем о них говорят… Разве вам нельзя было остаться в Париже?
– Право, не знаю, я была там только проездом.
– Может быть, оно и благоразумнее.
Разговор не клеился, и Сара охотно удалилась в отведенную для нее комнату.
– Ваша прежняя комната, моя дорогая!
При виде этой комнаты сердце Сары сжалось от жалости к самой себе, что часто бывает, когда мы попадаем на старые места.
Гак успела распаковаться и расставить по местам все необходимые вещи… на камине стояли те же китайские подсвечники, узкая кровать была покрыта тем же белым покрывалом… Сара упала на колени перед этой кроватью и только в эту минуту ясно поняла, что она ездила в Дезанж, приехала сюда, в Лондон, и отправится завтра в Клаверинг только для того, чтобы рассеять тоску одиночества и уверить самое себя, что она к чему-то еще стремится и имеет еще какие-то цели в жизни.
Места, где она жила прежде, связывали ее хотя бы с прошлым.
В тюрьме ей казалось, что ничто не может быть ужаснее абсолютного одиночества; теперь она узнала, что быть одинокой в толпе еще ужаснее, в толпе, где не видно одного определенного лица, где не слышно одного определенного голоса, где к тебе протягиваются не те руки.
В атмосфере этой комнаты, где она спала совсем маленькой девочкой, была какая-то святость, которая изгоняла из ее сердца гнетущую тоску и даровала ей временное облегчение.
За обедом («Я думаю, что нам не стоит обедать в ресторане и обращать на себя внимание?») леди Диана осведомилась о Жюльене Гизе.
– Я видела его всего один раз и то мельком.
– Вы что-нибудь решили?
– Нет. Говорят, что он делает блестящую карьеру.
– Кажется, слишком блестящую в некоторой области. Впрочем, так всегда бывает с сорвавшимися с цепи пуританами: они ни в чем не знают меры.
После обеда леди Диана стала играть на рояле, а Сара слушала, следя глазами за листвой деревьев, которая то появлялась в окне, окрашиваясь в золотистый цвет, когда на нее падал свет лампы, то снова исчезала во мраке.
Жизнь пойдет своим чередом; будут сменяться дни и ночи, зимы, осени и весны – весны, время, когда так тоскливо замирает сердце, переполненное туманными мечтами.
Впрочем, это состояние присуще людям не только весной – она знала это по опыту. Вот и сейчас ее охватило то тревожное стремление к счастью, которое никогда не умирает в душе человека.
