Они оба рассмеялись.
– Я должен идти, я оставался здесь постыдно долго, – сказал Гиз.
– Вы должны прийти опять, – возразила Сара, – и в следующий раз вы должны закончить сентенцию, которую начали сегодня. Вы не можете ссылаться на то, что вам не хватает слов, так как Адриен рассказывал мне, какие блестящие речи произносите вы на суде.
– А! Но там адвокату нужно только иметь язык, чтобы произносить речи. Иное дело говорить с женщиной – для этого надо обладать речью ангелов.
– Хорошо, что существует два сорта мужчин, иначе большинство женщин погибли бы от скуки, – сказала Сара, сверкнув на него глазами. – Ну, прощайте, до свидания, наконец!
Он ушел, и только отзвук их обоюдного смеха сохранялся еще несколько минут после его ухода.
Сара прошлась по комнате, бесцельно притрагиваясь то там, то сям к разным вещам: она поправила подушку, подвинула чашку, стоящую на краю стола, и подняла упавший цветок…
Внезапно она увидала себя в одном из больших зеркал в позолоченной раме. Ее собственная фигура, выделяющаяся на фоне прозрачного вечернего неба, видневшегося в открытом окне, и на окружающих белых стенах комнаты, показалась ей довольно привлекательной. Она подошла вплотную к зеркалу и посмотрела на комнату, отразившуюся в нем, как будто видела ее впервые. Затем она перевела взор на свою собственную, тонкую, стройную фигуру в белом, на нитку жемчуга, надетую на ней, бриллиантовые шпильки в волосах, на все бесчисленные детали своего туалета, отражавшие свет.
Она знала, что прекрасна, как это знают обыкновенно все красивые женщины, но она уже привыкла к этой мысли и относилась спокойно к этому факту.
Она слишком долго жила в свете, где красота женщины была необходимостью и где совершенно открыто и с интересом обсуждали ее, поэтому и не чувствовала никакого самодовольства. В ее жизни красота была стержнем мироздания, и она знала это.
Ее мать была красавицей и даже теперь еще могла похвастаться тем, что выглядит эффектнее дочери. Это был другой факт, который способствовал развитию скромности у Сары. Но она радовалась тому, что была красива, и в двадцать пять лет оставалась настолько ребенком, что ее огорчало малейшее пятнышко на лице. Однако в обычном смысле она не была тщеславна; она ничем бы не пожертвовала ради своей наружности, не подвергала себя никогда никакой бессмысленной диете и не расстраивала себя никакими тревожными мыслями.
И вот, внезапно, сидя здесь в одиночестве в этой огромной комнате, она почувствовала страстное желание, чтобы кто-нибудь вошел и властно заключил ее в свои объятия, сказав: «Дорогая, как ты прелестна!» Она насмешливо усмехнулась при этой мысли и старалась позабавиться над своей сентиментальностью, считать это театральным позированием, но в глубине своего сердца она знала, что это желание было реальным.
