Сведье подошел к женщинам и поздоровался с ними за руку. Но хозяину дома руки он не подал. Оскорбленный староста вскипел, и голос его задрожал от гнева:
— Хорош гость, коли с хозяином не здоровается!
— Не к тебе в гости пришел.
— Ты у меня в доме.
— Но руки тебе не подам. — Сведье встал возле Ботиллы, которая отложила в сторону веретено. — Прежде мы подавали друг другу руки, — продолжал он, — ты и я. Мы скрепили рукопожатием клятву у колодца. Помнишь, Стонге?
Забегали глаза у старосты, а лицо перекосилось, словно он хлебнул горькой отравы.
Ботилла встала рядом с суженым и положила ему руку на плечо. Сегодня утром удод, птица-вестник, предсказал ей, что жених скоро придет. С последней их встречи лицо у Сведье еще больше осунулось, а взгляд стал суровее. Волосы у него отросли и излохматились, острые хвоинки запутались в волосах на затылке, борода была давно не чесана. На виске она увидела глубокую свежую ссадину. Она осторожно прикоснулась к ней и почувствовала, как на душе у нее стало необычайно спокойно.
— Не подам руки клятвопреступнику, — сказал Сведье.
— Ты зачем пришел? — спросил Стонге, еле ворочая языком от обиды.
— Невесту повидать.
— Но ты пришел как недруг. Что худого сделал я тебе?
— От тебя все зло пошло. Ты нарушил мужскую клятву.
— Клятву я нарушил не более, чем другие.
— Ты первый отступился и других научил.
— Может, нам всем лучше было подыхать?
— Прежде бонды были вместе, а теперь всяк по себе!
— Мы спасались, как могли. Жизнь-то ведь одна.
— Жизнь вы сохранили, да чести лишились.
Затаив дыхание, обе женщины следили за перепалкой мужчин. Ботилла молилась про себя, боясь поддаться искушению и нарушить четвертую заповедь, которая учит почитать батюшку родимого.
Боров в хлеву тоже жить хочет, продолжал Сведье, жрет пойло в корыте, справляет нужду, валяется на охапке мякины, и ладно ему! Но свиньи не клянутся и не дают обета жить достойно и свободно, как кабаны на воле.
— Я не позволю тебе срамить меня! — в ярости закричал староста. — Убирайся из моего дома!
— Жалко мне тебя, Йон из Брендеболя!
— Жалей лучше себя, Сведье. Ты валяешься под кустом в лесу, а я мирно живу у себя в доме.
— Мирно?
Глаза Сведье засверкали:
— Коли мирно живешь, стало быть, ты подлее, чем я думал.
Староста хватал ртом воздух и сопел. Сведье бесчестил его перед женой и дочерью, рот его сводило от позора, как от мякинной жвачки, и он стал сдавать в перебранке. Но когда непрошеный гость, с угрозами сломившийся в дом, захотел пробудить у старосты угрызения совести за подлый поступок, когда захотел разбередить его тайные раны и пристыдить его, излить наружу накопившуюся горечь, он вновь обрел дар речи и стал отвечать и доказывать, что Сведье не прав и возводит на него напраслину. Не поступал он подло, и совесть его покойна. Разве беглому крестьянину лучше, чем ему? Кто в деревне позавидует судьбе Сведье? Что вышло бы путного, ежели бы все они сделали как он? Ежели бы они все кинулись в лес с женами и домочадцами, дряхлыми стариками и детьми — какой от того прок? Маялись бы без крова и пищи. Каждый имеет право спасать свою жизнь и своих родных, как ему сподручнее. Его жизнь нужна его венчанной супруге и милой дочке. И ради них он не хотел губить ее. Он уберег своих кровных от горя и беды. Кто бы утешил хозяюшку его и Ботиллу, дочку любимую, если бы их муж и отец гнил в яме под виселицей? И не дождаться бы им утешения от того, кто сам сбежал в лес.
