нередко, как это мы знаем по „русскому воеводичу*, слагали буйную голову в бою с
неверными, Теперь некому было охранять от Орды не только мужиков, но и козацких
жилищ. Ворота в Украину стояли Татарам настежь; Зборовский договор отдал под их
кочевья все Черноморие, от Азова до Чигирина, от Чигирина до Акермана, и если они
уводили в неволю даже собственных сподвижников, Козаков, то каково было
положение доматоров и гречкосеев!
В то время, когда Хмельницкий просил короля об освобождении Тетеревского и
Котовича из тюрьмы, прибавляя: „а мы за на-
.
93
яснейший маестат вашей королевской милости готовы жертвовать жизнью (zdrovvie
swoje ronic)“, — в то самое время Адам Кисель изображал королю положение дел в
Украине такими словами: „После моего первого киевского обжога, о котором я
уведомил вашу королевскую МИЛОСТЬ, — лишь только Хмельницкий велел снять
головы и тем, которые у берегов козатчины начинали мятеж в панских имениях, и тому,
что назывался гетманом на Запорожье, мужики несколько приутихли. Однакож, желая
подействовать еще сильнее в этом случае, Хмельницкий намерен в скором времени
отправиться (excurrere) челнами на Запорожье, чтоб очистить скопище sentinam)
своевольства и обсадить Запорожье надежною (ройиМц) старшиною. Здесь также
велел полковникам сторожить берега, чтобы (козаки) не входили ни в какое
замешательство с теми региментами, которые приблизились к Хмельнику и Бару, и
предотвращать всякие бунты. Послы (Хмельницкого) также ехали к вашей королевской
милости с реестрами, а другие реестры представили в киевский грод. Судя по этим
поступкам и наблюдая за всею старшиною, которой у меня бывает полно каждый день,
кажется, что они желают сохранить мир. Только исключенные из реестров мужики,
которые было окозачились, прибегают к разным способам, чтобы не быть в подданстве
у своих панов. Одни продают все и, оголев, идут к козакам в чуры и постои (jedni si§
sprzedajac i ogolociwszy ze xvszystkiego, za czurow i postojow do kozakow udaj), другие
совсем идут за Днепр, а некоторые— таких наименее—кланяются уже своим панам.
Поэтому один Господь Бог, в своем предведении, решил и предопределил, как все это
может усмириться и успокоиться. Я не смею усяокоивать отечество миром; точно так
же не желаю раздражать шерней и давать им повод к вражде. Один, кажется, остается
совет: положиться на волю всемогущего Бога, как Ему будет угодно смягчить эту казнь,
и на подтверждение присягой обещаний Хмельницкого, как он захочет их сдержать,
