**) Ибо на широких полях широкое молчание. Только ветер шумитъ» наклоняя
печально колосья; только вздохи из могил и стон из-под травы тех, что спят на увядших
венках своей старой славы.
***) „Были у меня киевские мещане" (разсказывает он); „вместо раты, принесли
мне пять червонцев. Сваты Богъи и тое есть, о чем воеводт на сейм емщъи так говорит
наша Русь".
76
.
говорят, и перебили. Едва кой-как удержал я различными способами. Коротко
сказать, нет уже ничего у тех, у кого было по
100.000
имущества: не за что купить хлеба*.
Эту картину дополняет Варшавский Аноним рассказом о том, как бедные
изгнанники возвращались „к своим порогамъ" по следам Киселя, въехавшего наконец в
Киев на воеводство. „Хмельницкий показывал, будто бы искренно вводит их, и внушал
подданным повиновение. Но едва вступила шляхта в свои дома, хлопство снова давай
бунтовать, не терпя панов, и начало убийства. Пришлось опять бежать, унося свою
жизнь. В Киеве нс допустили их до города; скитались по предместью. Редко кому
присылали из дому булку хлеба или возок сена, а тут наступила дороговизна. Что у
кого еще было в запасе, все принуждены были выииекрить. Не многим удалось даже
коснуться границ имения своего".
Между тем Хмельницкий (разсказывает Аноним далее) накладывал невыносимые
контрибуции в свою пользу на великия добра, которые надобно было возвратить панам,
прочия раздал под ковникам, захватил староства, замки, маетности, фольварки, забирая
всюду доходы, скот, стада и чго возможно было взять; чтобы не досталось владельцам,
все брали в его скарб; обогащался один общим разорением и оставил владельцам одно
право на вступление в те добра*.
Кисель, вместе с Косовым, стал убеждать Хмельницкого, говоря, что он привлечет
Божие благословение на своих детей, если приостановит разлив крови и слезы
изгнанников. „Эти слезы* (внушал ему митрополит) „каплют нз людских очей на твою
душу. Ведь эти люди жили прежде изобильно, как и другие, а теперь у них нет и куска
хлеба. Они же — наши собратия той же благочестивой веры, что и мы с вами, но дни
свои проводят в поругании и в слезах. Некоторые перемерли с голода, а других
замучили мужики. Бог это видит и грозит отмщениемъ*.
Хмельницкий отговаривался, что не он причиной медленности в исполнении
Зборовского договора. „Это такое трудное дело* (говорил он), „что его можно сравнить
с толстым и высоким дубом: пока он вырос, надобно было ждать столетие*.
Объяснением этих слов было событие, случившееся вскоре после архипастырского
