удовлетворялся только тем, что киевская шляхта сеймиковала на киевской земле, хоть
не в обычном месте. „Если ваша милость“ (писал он) „сделал это с умыслом, для
посмеяния,— Бог тебе судья, и хотя я, убогий воевода киевский, кочевал здесь со всею
братией, но, в надежде на будущее, покрываю (молчанием). Чтб касается другого
пункта вашего письма, относительно того, чтобы паны-обыватели держали себя
скромно, то не может быть большей скромности, как та, что все мы, глядя на дымы
отчизны (ojczysle (lymy), ожидаем убежища у берега отеческой земли,—ожидаем
возвращения отправленных к вам с сеймика наших братьев, яко слуге его королевской
милости и согражданину того же воеводства. Пора уже вам умилосердиться над нами,
вашей братьей, и исполнить пакты, на которые вы присягнути, и которые заключаются
в трех пунктах: первый, чтобы козакам быть только по Коростышев; второй, что из
дальних волостей имеют они право выйти третий, что не желающие быть в реестре,
должны оставаться въ
.
73
подданстве его королевской милости, а в наших дедичных добрахъ—в обычном
повиновении нам. Мы готовы поступить по этому постановлению, и все, кто будет в
реестре, пускай себе на здоровье будут козаками, а мы пускай живем в своих домах.
Ужей сами подданные наши готовятся к нам (g-апщ se do nas), и только те, которые
желают козаковать, все портяи... Благоволите же выслать свои универсалы, чтобы все
те, которые хотят принадлежать к войску, подали каждому из нас в его имении реестр,
за подписью сотника или атамана, и мы не будем к таким иметь никакого дела, пока вы
кончите свою ревизию. Кто войдет в воисковый реестр, тот пускай идет себе со всем
своим имуществом, кто же не войдет и захочет остаться с паном, пускай здоров
остается. Каждый пан в своей маетности не только не будет препятствовать этой
ревизии, напротив, будет помогать ей: если хочет иметь больше подданных, то будет с
ними сноситься, и милостию своею привлечет их к себе. А кто непременно хочет быть
козаком, тот обратится к вам, и это облегчит вам составление реестра. Но когда нам,
глядя на наши маетности по заключении мира, нельзя въехать в них,—что ж это за мир
и за согласие? Это только большая досада... Наступает зима: каждый обогрелся бы на
своем пепелище. Да и самая действительность мира не может иметь большего
ручательства, как пребывание каждого в своем доме. Уверяю вашу милость, что дом
каждому мил: после двухлетней драки, каждый научился держать себя скромно и
