ариянам. „Какие они христиане?" (говорили о Москалях в данный момент козатчипы
кошевые и куренные витии). „У них вера царская, а не христианская: как повелит им
царь, так они и веруютъ".—„Коли б вони знали благочёстие" (прибавляли к отому
богомольные козаки), „пе попустили б вони Божпх церков Ляхам на поталу; не дали б
вони побивати нас проклятым пекёльникам, биеовым Ляхам та НимЬти. За
московською пидмогою, звоюв&ли б мы и сплиндрували б увёсь свит; мы б и самого
римського папу виддали Турчинови в неволю. От бы коли була пата честь, слава,
.
65
вийськова справа! От бы коли мы себе на смих не подавали, ворогив пид ноги
топтали! А не сходив Москаль нам помагати, ходимо з Ордою самого ёго воювати*!
Что так должны были логически последовательно мудрствовать все, кого Козацкий
Батько называл, но словам кобзарей, дитьми, друзьми, небожктами, это видно из того,
что логика козакоманов нашего времени не далеко ушла от подобного воззрения на
порядок вещей в свете. Мы уже знаем, какими горькими сетованиями и злобными
угрозами разражался он на равнодушие Москвы к его великому предприятию. Но после
припадков горя и злости опять выражал готовность „служить христианскому
государю*; что, впрочем, не мешало ему возвращаться к старой козацкой теме.
Однажды, когда путивлец Василий Бурово да путивльский пушкарь Марко Антонов
явились к нему с жалобой на козадкие захваты по московскому рубежу, „начал он их
бранить и называть лазутчиками: ездите де вы не для расправы, для лазутчества. А
приказывал де с ними с грозами и велел намъ* (писали путивльские воеводы к царю)
„словесно: не токмо де, что их литовские люди твоею государевою землею за межею
владеют, ждали б де мы, холопи твои, ево в себе в гости под Путивль вскоре: идет де
он, гетман, войною тотчас на твое государево Московское Государство. Вы де за дубье
да за пасеки говорите, а я де все—и городы московские и Москву сломаю. Да и против
тебя, государя, говорил он, гетман, непригожия слова: „Хто де на Москве сидит, и тот
де от меня на Москве не отсидитца*.
Так бесновался в своем бессилии против Татар и Ляхов Козацкий Батько,
поживившись у хана, „як собака мухою*, сказали б козави-друзи. Теперь уже не было
ему торжественной встречи в его столице, Киеве, наименованной так в чаду первых
успехов. Он перестал быть единое ладнжом и самодержцем русским. По своей присяге,
теперь он был такой же королевский подданный, как и всякий другой козак. Хан дал
ему гетманскую булаву и знамя рукою ничтожного, иго гордому воззрению
