бездейственных постановлений, примеры которых мы видели со времен
Сигизмундовских, и что козаки, эти „единственные борцы за православную
верудовольные своею реестровкою да винокурением во всю меру своей надобности, не
воспользовались местом и временем для того, чтобы вопрос о вере и церкви возвратить
к положению до-униятекому. Но польская историография тем не менее—в общем
смысле Зборовского договора видит, что Хмельницкий посредством него сделался
силою, в виду которой королевская власть не значила ничего, и что шляхетская Речь
Посполитая, при таком договоре, не могла существовать. В своем положении (говорит
она) козацкий гетман мепее зависел от короля, нежели крымский ханъ—от султана: ибо
власти крымского хана не обеспечивала чужеземная сила, а вера и обряд соединяли его
с государством оттоманским и ставили в известную зависимость от стамбульского
калифа. Должностное лицо Речи Посполитой, имеющее 40.000 войска номинально и
100.000 в действительности, с неограниченною властью над ним, такое лицо, владея
булавой, которой нельзя было отнять у него без войны с Крымским Юртом, никак не
могло быть фактически подданнымъ
.
53
короля и Речи Посполитой. Чтоб уравновесить его власть, Польше оставалось из
республики сделаться самодержавною монархией, подобно Московскому Царству.
Самое расширение Крымского Юрта по Ворскло и Тясмин (замечу от себя) убивало
только русскую идею в Малороссии, грозило Москве потерею права на вотчину её
государей, но для ИИолыии делало нашу родину таким же неодолимым ханством, как и
Крымское.
Мудреные и опасные для панов переговоры с Хмельницким тянулись до сумерек.
Особенно трудно было убедить его присягнуть. Не даром он говорил царскому
дворянину, Уииковскому: „Целовали мы крест служить верой и правдой королю
Владиславу, а теперь в Польше и Литве выбран королем Ян Казимир. Короля мы не
выбирали, не короновали и креста ему не целовали, а потому стали свободны". Теперь
эта свобода исчезала юридически, да и фактически русский единовладник и
самодержец делался одним из польских королях. Наконец Хмельницкий присягнул
условно, сидя на коне. Присяжный лист читал ему Адам Кисель.
Когда эта формальность была исполнена, от него потребовали, чтоб он отступился
от Чаплинской, которой православное венчанье при живом муже католике, очевидно, и
сам Кисель считал недействительным. Хмельницкий мог бы отвечать спокойным
отказом, но он чувствовал, что находится между ханом и королем, как между двумя
