.
29
Козаки сами не знали, чтб делается с теми, которые куда-то двинулись. Наконец
стали к ним возвращаться походные возы с раненными. Тогда все увидели, что идет
сильная битва; узнали, что бьются под Зборовым, но кто кого побивает, оставалось
тайною; и те полки, которые не верили в счастье Хмельницкого, отказывались идти к
нему на помощь (chyba си zostajq., со nie wierz, ieby krola oblgiono).
Наибольшую силу своего разбойного гения проявил Хмельницкий в том, что
съумел прервать всякое сообщение между осажденными под Збаражем и королем,
которого они нетерпеливо ждали к себе на помощь. Еще 12 (2) июля Лянцкоронский
писал к полковнику Минору, едва владея пером (так у него болели руки от земляной
работы): „Если не прибудешь с королем скоро, то поспеешь на похороны милой братии
и собственных сыновей твоихъ“. Между тем ни к Минору и ни к кому из окружавших
короля не пришло никакой вести о том, что делается в польских Фермопилах.
Хмельницкий до такой степени сжал под Збаражем и козацкую, и татарскую орду, что
не выпустил за сторожевую цепь ни одного загона. О его силах Ян Казимир узнал
только тогда, когда с ними неожиданно столкнулся.
Поляки до сих пор не могут объяснить поведение своего короля и канцлера. Оба
они сошли в могилу заподозренные в предательстве, как люди, умышлявшие на
Шляхетский Народ вместе с козаками. Но в чем именно состояло предательство, никто
не объяснил.
Будучи еще королевичем, Ян Казимир не стесняясь говаривал, что ему приятнее
смотреть на пса, чем на Поляка. В этом козаки ему сочувствовали. За одно это могли
они подарить ему корону. В одном этом позволительно видеть причину злорадства, с
каким, повидимому, узнавал король о западне, в которой очутился ненавистный ему
Вишневецкий.
Чтб касается Оссолинского, то он служил с одинаковым чувством и самому благому,
и самому злому делу, если оно соответствовало тем целям, которые, по его иезуитскому
воззрению, были великими. На Владиславе IY он испытал, как выгодно быть „простою
глиною* в руках неумелого короля. Быть канцлером при таком беспутном потентате,
как Ян Казимир, значило—заручиться его нравственною ответственностью за все свои
внушения. Так поступил он, стоя с королем под Замостьем, где умыл начисто руки в
том, чтобы когда-либо не соглашался на посполи-
зо
.
тое рушение, которое тормазил из-за спины своего повелителя. Не мог он простить
своим соотечественникам упорства, с каким они восстали против реформы, которая,
очевидно, таилась в изобретенном им рыцарском ордене. За низведения с высоты, на
