государством, в котором козаки хотели оставить его неприкосновенным.
На грубиянскую и лживую записку Вишневецкий отвечал приличным письмом, в
котором называя своего неприятеля мостивым паном гетманом, удивлялся, откуда у
него такое недоброжелательство, что и посланца его приказал убить, и к нему самому
не обратился с письмом приличным. Вспоминая о прошлом (писал он), „Хмельницкий
имел бы много причин благодарить его за милости и благодеяния. Князь увещевал его
опомниться, как доброжелатель Запорожского Войска от предков. Далее выражал
уверенность в могуществе короля, и писал, что не все донесения осажденных
перехвачены". „И это не хорошо" (внушал он спокойно Хмельницкому), „что вы
прислали универсал для возмущения иноземного войска. Между ними большая часть
таких, которые никогда не изменяли" (замечал он тоном нравственного превосходства,
и возвращал уни-
.
25
версал, „как ненужный)44. „Что вы в моем заднепровском владении44 (писал он
далее) „не допускали опустошения, это вы сделали по надлежащему: ибо оттуда
Запорожское Войско получало много благодеяний, как от предков моих, так и от меня44.
В заключение, Вишневецкий писал: „Не гневаюсь, что мои подданные пристали к
вашему войску: вероятно, были они к тому приневолены (musieli podobno); но прошу
не держать их при себе, а отправить домой, за что я, в свое время, буду благодаренъ44, и
подписался доброжелательным приятелем (zyczliwy przyjaciel Her. Xze na Wisniowcu i
Bubniacli, wojewoda ruski).
Теперь наступили для осажденных такие дни, что все их предшествовавшие
опасности, труды и бедствия показались им только началом борьбы за свою жизнь и за
воинскую честь. В распоряжениях козацкого гетмана была заметна лихорадочная
поспешность, а в козацких таборахъ—необычайная суетливость. Начиная с 1 августа,
приступ, можно сказать, не прерывался в течение нескольких суток. Шанцы
Хмельницкого стояли всего в ВО шагах от панского вала. День и ночь козаки
беспрестанно стреляли из своих, правда, не очень метких гармат и весьма метких
„ееминядныхъ44 пищалей, а на рассвете, в полдень и в полночь штурмовали валы.
Всякий раз на приступ ходили новые, подпоенные горилкою полки, при звуках труб, с
песнями и воскликами. Татары гнали перед собою чернь и криком Аллах! и придавали
козакам смелости. Тогда-то были кровавою действительностью дошедшие до нас
кобзарские думы, в которых пьяный и оиьяняющий Хмель хвалился своею
завзятостью:
Та ще й Орду за соббю веду,
А все, вражи Ляхи, та на вашу биду.
