взаимных недоразумений и предубеждений, а понятия о долге совсем затмились.
Московскому мечу предстояло положить конец козакопанской путанице, а царской
диктатуре—обратить и козака и' пана на путь общественных и государственных
обязанностей. Не смысля ничего такого и не проникая в будущее разумением
прошедшего, козаки остались глухи к панским убеждениям, но трубача панского
приняли хорошо и наградили (nasz trbacz dobrze przyjpty, udarowany).
В числе людей, запутавших свои счеты с совестью и старавшихся новыми
злодействами оправдать старые, явился здесь перед нами сын Хмельницкого и предок
Мазепы по душе, Выговский. Покамест, он оправдывал свое сообщество с козаками
тем, что Хмельницкий выкупил его на Желтых Водах у Татар „за одну кобылу*, да тем,
что у него в Киевщине есть отец, братья, сестры etc. и еслибы он изменил
Хмельницкому, то Хмельницкий велел бы истребить все родство его. Но автор
осадного дневника, называвший себя „украинцемъ*, заметил, что важную роль в его
предательстве играет его образованность, или ум, как тогда смешивали одно с другим,
и что этим преимуществом он приобрел между козаками значение (jako zawsze byi nie
prostak, tak i leraz u iiich s\voj;| ma powag§).
Панские переговоры с ханом также не привели ни к чему. Не хотел хан оставить
Козаков, как убеждали его паны. Напротив, объявил, что держит в руках панов (ma naz
w garsci), что до сих пор только шутил с ними (zarlowal), а завтра (27 (17) июля)
вытащит всех их за чуб (za ieb wszystkich wywlecze).
.
21
Паны отвечали ему: „Кто придет за нашею головой, тот принесет и свою
собственную". Они поклялись лечь один за другим.
Особенного внимания заслуживает следующий эпизод кезакопанского передоха.
Когда прекратилась обоюдная пальба, начался (пишет автор дневника, „украинецъ")
congressus наших знакомых со знакомыми козаками и приятельские разговоры
(rozmowy przyjacielskie). Обоюдное сожаление (compassio), что христианская кровь
льется невинно. Некоторые спрашивали о домашних делах, вышедши за самый вал.
Мы угощали их табакомъ".
Этот мимолетный рассказ делает впечатление свежого ветерка в удушливом
воздухе. Взаимная злоба была не так велика и не так всеобъемлюща, как это можно
заключить по зверскому остервенению гайдамак, очутившихся на произволе своих
диких страстей. Кровавый пожар, раздуваемый, по признанию Киселя, восточным и
западным ветром, утихал в силу изнеможения природы человеческой, и наши
православные предки вместе с предками полонизованных Русичей залили бы его
