сердце.
И в любви, и в ненависти мы, но своей природе, были глубже Ляха. Это
свидетельствуют нам с одинаковою выразительностью и наши монахи-аскеты, и наши
козаки разбойники. Аскетизма не было вовсе в польском характере, а в разбойных
своих подвигах никогда Поляки не доходили до такого кровавого энтузиазма, как наши
малорусские предки. Любя Бога и ближнего, мы делались молчальниками, пещерными
затворниками, добровольными мучениками, а любя Бога и ненавидя своего врага, мы
окунались в человеческую кровь по шею, мы не знали границ своей лютости.
Не так щедро, как нас, Малороссов, одарила природа нашего соседа, Ляха, и
поэтому в польских монастырях не было аскетов, а польские разбойники, сравнительно
с нашими, были, можно . сказать, только забияки. Что же касается ляшеских злодейств,
описанных в наших вымышленных сказаниях, то здесь мы творили мнимых и
действительных врагов своих по внутреннему своему образу и по подобию. На горе
нам и родственным с нами по пле-
.
11
мени соседям, наши малорусские сердца дышали жаждою правды; но наше
невежество, наша варварская логика относительно посягательства на чужое, наша
беспорядочная, дикая свобода, которой мы домогались, не имея в виду никакого
лучшего счастья,—делали нас гениями зла, которые ужасали своих несчастных
современников и изумляют свое мыслящее потомство. Свирепая наша мстительность,
не знавшая ни меры, ни пощады, не отличавшая малой неправды от великой, мнимой
обиды от действительной, уснокоивалась только тогда, когда исчезал на земле и самый
след обидчика.
Совсем иной был склад и ума и сердца польского. ГИо своей природе, Поляк, не
скрещенный с представителями Руси, был так мягок в сравнении с угрюмым и
жестоким Русином, что его можно было бы принять за незлобного в своей
неопытности отрока. В характере Поляка было много, так сказать, женского
легковерия. Веселый и доверчивый, он часто забывал не только тяжкия обиды, но и
такия злодейства, от которых оставались кровавые следы на пороге его дома. Не один
случай подобного забвения мы знаем документально, и по таким случаям заключаем,
как польское сердце билось в отдаленную старину, о которой вспоминает летописец
Еадлубек. Не было нашей глубины у златовласого, светлоокого нашего соседа, Ляха. Не
было у него даже и той бездушной глубины, которую выработали себе веками
господства просветители Польши, Римляне, эти жестокосердые соперники
поэтических Греков, эти беспощадные поработители классического мира, которых ни
