Внизу начинает звонить телефон.
— Даже когда мы были в постели, считай, только что, ты думал о ней, — говорит Холли. — Дуэйн, так от этого больно.
Она берет у меня из рук стакан.
— Холли, — говорю я.
— Это правда, Дуэйн, — говорит она. — Только не надо со мной спорить, — говорит она.
И принимается ходить взад-вперед по комнате, в трусах и в лифчике, со стаканом в руке.
— Ты разрушил наш брак. Знаешь, что ты убил? Ты убил доверие.
Я встаю на колени и начинаю просить прощения. А сам думаю о Хуаните. Просто кошмар. Не знаю, куда я качусь и куда вообще катится весь этот мир.
— Холли, милая, я тебя люблю, — бормочу я.
На площадке кто-то сигналит, перестает, потом начинает снова.
Холли утирает глаза.
Она говорит:
— Сделай мне еще. Этот виски какой-то водянистый. И пусть, твари, сигналят, пусть хоть совсем обсигналятся. Плевать. Я уезжаю в Неваду.
— Не уезжай в Неваду, — говорю я. — Ты что, ненормальная? — говорю я.
— Нормальней не бывает, — говорит она. — И с Невадой тоже все нормально. Оставайся здесь со своей уборщицей. А я уезжаю в Неваду. А если не уеду, то башку себе расшибу.
— Холли! — кричу я.
— Ну что — Холли! — огрызается она.
Она садится на диван, подбирает ноги и упирается в колени подбородком.
— Плесни мне еще, сукин ты сын — просит она. — Совсем охренели они там, что ли, эти сигнальщики? Пускай валят в «Трэвелодж», и свинничают себе на здоровье. Там что ли твоя уборщица теперь прибирается? Налей мне еще, сукин ты сын!
Она сжимает губы и так на меня смотрит…
Забавная штука выпивка. Если так вспомнить, все наши жизненно важные решения принимались по пьяни. Даже когда мы обсуждали, как бы нам пить поменьше, сидели мы обычно за кухонным столом, или снаружи, за летним столиком, то с виски, то с упаковкой пива. А когда решали, стоит нам или нет перебираться сюда и наниматься в мотель управляющими, то вообще пили две ночи напролет, пока не взвесили все «за» и «против».
Я выливаю в стаканы остатки «Тичерза», добавляю кубиков льда и чуть-чуть воды.
Холли встает с дивана и вытягивается поперек кровати.
Она говорит:
— А на этой кровати ты с ней тоже?
Мне сказать нечего. У меня не осталось слов, ни единого. Я отдаю ей стакан и сажусь в кресло. Потягиваю виски и думаю, что как раньше уже никогда не будет.
— Дуэйн? — говорит она.
— Холли?
У меня замерло сердце. Я жду.
Холли я любил больше всего на свете.
С Хуанитой у нас бывало пять дней в неделю, между десятью и одиннадцатью часами. В том номере, где ей предстояло убираться. Я просто заходил следом и запирал за собой дверь. Мы перебывали везде.
