— Флинн передает тебе привет.
— A-а. Хорошо. Ты видела его?
— Так, пару раз.
— Ну и как он?
Шармейн смотрела больше на часы, чем на Марти; он радовался этому, поскольку имел возможность разглядывать ее, не боясь показаться навязчивым. Когда она позволяла себе расслабиться, он находил ее по-прежнему привлекательной. Он считал, что может управлять своими реакциями, и изучал ее черты — просвечивающую мочку уха, изгиб шеи — совершенно бесстрастно. По крайней мере, тюрьма научила его не хотеть того, что невозможно получить.
— У него все в порядке, — ответила Шармейн.
Ему потребовалось время, чтобы переключиться: о ком она? Ах да. Флинн. Вот человек, который никогда не испачкается ни в чем. Флинн мудрый. Флинн блистательный.
— Он передает тебе привет, — сказала она.
— Ты говорила, — напомнил он.
Опять пауза. Их диалоги становились все более мучительными с каждым новым визитом. Не столько для него, сколько для нее. Как будто каждое слово, которое Шармейн выдавливала из себя, травмировало ее.
— Я опять ходила к юристам.
— А, да.
— Все понемногу продвигается. Они сказали, бумаги будут готовы в следующем месяце.
— Что я должен сделать? Просто подписать?
— Ну-у… Они говорят, нам нужно поговорить о доме и совместном имуществе.
— Все твое.
— Нет, ведь это наше имущество. Я имею в виду, оно принадлежит нам обоим. И когда ты выйдешь, тебе нужно где-то жить, нужна мебель и все остальное.
— Ты хочешь продать дом?
Еще одна жалкая пауза, словно она колебалась, желая сказать что-то намного более важное, чем успокаивающая банальность.
— Прости, Марти, — произнесла она.
— За что?
Она покачала головой; легкое движение. Ее волосы всколыхнулись.
— Не знаю, — отозвалась она.
— Это не твоя вина. Ты ни в чем не виновата.
— Я не могу не…
Она запнулась и взглянула на него, более живая в своей борьбе (неужели это борьба?), чем во время их деревянных свиданий в этих душных комнатах. Ее глаза наполнились слезами.
— Что-то не так? — спросил Марти.
Она уставилась на него; слезы перелились через край.
— Шармейн… что-то не так?
— Все кончено, Марти, — проговорила она так;, как будто впервые это поняла: кончено, прошло, прощай.
Он кивнул: да.
— Я не хочу… — Она остановилась, помолчала, затем продолжила: — Ты не должен винить меня.
— Я не виню тебя. Я никогда не винил тебя. Господи, ты ведь была все время здесь, разве нет? Все время. Я не могу видеть тебя в таком месте, ты знаешь. Но ты приходила. Когда ты была нужна мне, ты всегда приходила.
