Под стать скворцу был и его хозяин, Егор Краюхин. Егор тоже был хлопотун. Мужик минуты не сидел без дела. Вставал он чуть свет и ложился затемно. Скворец и Егор знали друг друга очень хорошо. Жизнь каждого проходила на виду. Они знали, кто когда встает, когда обедает, когда ложится спать. По стремительности полета, по щебету Егор без ошибки узнавал, какое у скворца настроение: хорошее или плохое. Скворец же, в свою очередь, мог по одному покашливанию угадать настроение своего хозяина.
Егор и Ворчун жили дружно. Они часто беседовали меж собой.
— A-а, прилетел, разбойник! — радостно говорил Егор, увидев однажды утром скворца. — Ну, значит, перезимовали мы с тобой.
«Да! Да!» — кивал Ворчун.
Приветствуя хозяина, скворец махал крыльями; все утро, пока Егор возился в саду, Ворчун, забравшись на вершину тополя, напевал ему всякие заморские песни, которых он набрался за зиму, пока они не виделись. Ранней весной скворец замечательно пел. Это Егор в шутку прозвал его Ворчуном — в пору, когда он воевал с другими скворцами, чтоб те не занимали соседних дуплянок. А на самом-то деле он никаким ворчуном не был. Пожалуй, наоборот: у него был очень веселый нрав, и он самозабвенно пел — особенно рано утром и вечером, при заходе солнца. Он пел, подражая то соловью, то малиновке; скворец мог даже кричать гортанно, по-грачиному. Но чаще всего он все-таки пел по-своему, по-скворчиному. Расправив крылья, скворец начинал звонко щелкать клювом; пощелкав, вытягивал шею и издавал такие трели, что Егор, спешивший в мастерские, никак не мог оторваться и уйти. Он садился на скамеечку, что с южной стороны избы, и слушал. Слушал четверть часа, а то и больше. Нравилось Егору сидеть тут по утрам. Подставив лицо солнцу и жмурясь от обилия тепла и света, он сидел не шевелясь, боясь каким-нибудь неосторожным движением спугнуть птицу.
Трели одна за другой! Скворец весь отдавался пению. Тощенькое тельце его вздрагивало при этом и напрягалось; он то и дело перебирал лапками, вспархивал, перелетая с ветки на ветку, и снова пел.
Горланили грачи на ракитах, журчали ручьи, потрескивал лед на реке, кудахтали куры, роясь в навозе, разбросанном возле котухов, но Егор, увлеченный песней скворца, ничего этого не замечал, не слышал. Он смотрел на Ворчуна, перепрыгивающего с ветки на ветку, курил самокрутку и думал о чем-то своем. Потом, спохватившись, торопливо поднимался со скамьи, говорил, словно извиняясь: «Хорошо поешь, шельмец! Но мне пора. И так заслушался, повременил лишку».
