– Кочета не дави, – усмехнулся капитан. – Рёбра птице переломаешь. А мы не сгинем, не надейся. Не черти, прости, Господи!
– Грамотный… – расплылся в улыбке старший погонщик. – А за кочета прощения прошу. Оно само как-то вышло. Бывает, глянешь, вроде й достойна людына, а приглядишься – хвост из портков болтается. Вон как у упыряки вашего!
Мирослав ждал чего-то подобного, потому и не дернулся, когда длинный узловатый палец, перепачканный дёгтем, ткнулся в сторону нахохлившегося Литвина, что ещё не до конца превозмог последствия неудачного разговора, и лицом был зеленоват. Свежие раны вкупе с жарой быстрому выздоровлению не способствовали. А изрезал себя княжич знатно. Под стать титулу пращуровскому, так сказать…
– Ну какой же он упыряка, старый? Совсем из ума выжил? Ранен человек.
– Да то понятно, – безразлично отмахнулся чумак. – Я ж не первый год в дороге! Видно, что парень не с девки слез. Давно идёте?
– Давно и из далёка.
– То понятно, что не из соседней балки вышкарябались. А откуда будете, ежели не тайна? А то гляжу на вас, будто и не родные. И моцные все, и зацные, шо аж взору больно. И на погляд не разберешь кто такие. Вроде и не запороги, но и не ляхи, чтоб им дрыстучим... И за дерзость мою уши отрезать не обещаете. Странное дело, согласись!
Мирослав хмыкнул, представив банду в одеяниях крылачей. Эх и знатная была бы хоругвь, вся гусария варшавская обрыдалась бы со смеху.
– Если всем уши резать, то у меня нож затупится. Да и старый ты, сам помрёшь вскоре, к чему грех на душу брать? Ты мне лучше скажи, добрый человек, на Чигирин правильно идем?
– Всех добрячий Боженька приберет, твоя правда, – пожал плечами чумак. – А до Чигирина вам еще с полгода пути, если раком. Може й быстрее. Вы, хлопцы, как погляжу, заризяки те еще…
– То не нарошно, – поддержал деда Мирослав. – То мы как с турецких галер деру дали, так все и остановиться не можем. Всё режем да сечём.
– С галер?! – чумак перекрестил себя, волов, капитана, наёмников, что недоумевающе глядели на представление, что капитан с погонщиком разыгрывали, будто два заправских жонглёра, после ещё раз себя. Следом глазастый дед, которому, видать, действительно уже погост снился, отчего он и был столь нахален, ткнул своим замечательным пальцем в мешок, что висел меж коней. – По басурманскому обычаю бошки резаные да сеченые копите? Или самого султана везёте?
– Да, – кивнул капитан, – его самого. Как смахнули Идолищу клятому башку его двухпудовую, так из самого Стамбулу за собою и тащим.
