Голову подняла — ровно на десять лет постарела. Морщины глубокие. Черные. — «В какой монастырь, государыня? На сносях она. На сносях! Тут одно только и остается: венцом грех прикрыть».
20 июня 1789 года. Из дневника статс-секретаря Храповицкого.
Перед вечерним выходом сама ее величество изволила обручить графа А. М. Мамонова с княжной Щербатовой; они, стоя на коленях, просили прощения и прощены.
Еле дня дождалась, чтобы со всем разом покончить. Глаза. Изо всех углов глаза: каково императрице, каково Великой Екатерине. И этот на свободу вырвался. Еще один ушел.
Через Храповицкого велела с невестой ввечеру явиться. Сам рвался — наотрез отказала. Велела Марье Саввишне на порог не пускать.
Все подарки отступные приготовила. Чтобы знал. Чтоб запомнил: последний раз. Ничего больше не будет. Никогда. От тюремщицы. Так называл. Передали.
Две тысячи двести пятьдесят душ. Земли отменные. Сто тысяч рублей молодым на обзаведение. На невесту бриллианты одела.
Кольцами обменялись, хотел снова ко мне подойти. «Государыня, всем вам обязан… до гроба помнить буду… благодарить…»
За свободу? За деньги? Одно только сказала: чтоб на следующий же день из Петербурга с избранницей своей выехал. И чтоб ноги его никогда больше в столице не бывало. Вон! Сей же час вон!
Марья Саввишна перепугалась. Шепчет: «Матушка, о себе подумай! Ради Бога, поберегись». А перед глазами Малый двор. Любезный наследник. То-то радость. Унижение императрицы — ему подарок. И ему ли одному… Только бы выдержать… выдержать…
Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление потомства. Ее великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало ее владычество… ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве.
А. С. Пушкин. Заметки по русской истории XVIII века.
Все здесь ничем не напоминало царского двора. Владения господина и госпожи Секундат… Вторых, как с убийственной иронией их называла императрица. Екатерина никогда не испытывала родительских чувств к сыну. Павел отвечал матери тем же. С годами отчуждение перерастало в неприязнь, скрытая неприязнь — в откровенную ненависть. Да и что было скрывать!
Екатерина жила. Благополучно царствовала. Творила свою волю. Наследник был обречен на тянувшееся десятилетиями ожидание.
Уходила молодость. Подходили зрелые годы. Не за горами стояла старость. Сорок с лишним лет надежд, опасений, попираемого честолюбия. В конце концов, свой клочок земли — Гатчина, Павловск. Свой дом. Одни и те же лица — семьи, придворных, исчезавших, как только до императрицы доходили слухи о складывавшихся с ними добрых отношениях, рождавшемся доверии, тени преданности, становились желаннее необузданной роскоши императорских апартаментов.
