В комнату вошел Сергей.
— Должен тебя успокоить, — словно не замечая старшего Русакова, говорил Батов. — У твоего брата есть позиция, и он ее неплохо отстаивает.
— Позиция, она разная, — включился в беседу Сергей, — одни сами предписывают земле, другие слушают только рекомендации.
— Ну, вот это я и хотел сказать, — подхватил Батов.
— Выходит, Михаил Федорович, я снова положен на обе лопатки? — улыбнулся Иван.
— Рассуди сам.
— А вот другая позиция. Я хочу получить комбайн. Документ на этот счет имею. А Сергей не дает. Не верит.
— В этом деле я тебе помогу, поговорю с Сергеем Павловичем, — и Батов подмигнул старшему Русакову. — Дай ты ему комбайн. Пусть поработает. Работа на умные размышления наводит…
— Определили ему комбайн. Пусть скажет спасибо Шелесту. Горой за него…
— Ну, вот и отстояли одну позицию, — засмеялся довольный Иван.
С кухни появилась с самоваром Марья.
— Еще по чашечке, горяченький, — сказала она.
— У вас по-купечески, — заметил Батов.
Сергей ждал, что Батов вот-вот заведет разговор о чем-то важном, но секретарь райкома вел себя так, словно приехал чаевничать да слушать младшего Русакова. И тогда Сергей не выдержал:
— Михаил Федорович, скажите честно, в чем я провинился?
Батов не сразу ответил, раздумывая, он помешивал чай ложечкой.
— Ну, а вот ты, секретарь парткома, как сам ты считаешь? — Батов поднял голову и острым взглядом смотрел на Русакова.
— Михаил Федорович, некоторые председатели привыкли спустя рукава относиться к плате за труд. И получается черт знает что! Заплатил колхознику или не заплатил — не волнуется, таких в свое время и в районе отмечали, мол, бережливый… А что говорят люди? Система новая, а привычки старые…
— Вот поэтому я и приехал. Хочу, чтобы и коммунисты высказались. Это поучительно не только для вашего колхоза.
Иван торопливо одевался.
— Куда, глядя на ночь? — спросила Надя.
— Большую медведицу кормить, как раз время, — и Иван хлопнул дверью.
— Ты забыла, что есть на свете любовь? — усмехнулся Сергей.
Русаков и Батов вышли на крыльцо, закурили.
— Не легко сейчас в колхозе работать, Михаил Федорович.
— А в райкоме, думаешь, легче?
— Не думаю. Но я про себя скажу. Как могу, держусь велений, так сказать, живой жизни. А сколько раз за это пристрастие попадало мне? Если бы не вы, меня давно либо с работы сняли, либо нагрузили, как осла кирпичами, выговорами. Значит, я был прав? Но ведь кто-то не прав.
Батов, не перебивая, слушал.
— В селе многое изменилось. Село расправляет плечи. А вот взгляд на колхозного работника остался прежний.
