– Принесите это мне завтра, – продолжал я, – и будьте непременно вечером в одиннадцать часов напротив ворот этого дома с двумя или тремя друзьями. Я надеюсь, что мне удастся присоединиться к вам.
Он настаивал, чтоб я ему рассказал подробнее. Я сказал ему, что дело, в роде задуманного мною, не может показаться разумным раньше, чем удастся. Я попросил его уйти скорее, ради того, чтоб завтра ему было легче увидаться со мною. Его впустили, как и в первый раз, без затруднений. У него был важный вид, и всякий принял бы его за честного человека.
Когда у меня в руках очутилось орудие моего освобождения, я уже почти не сомневался в успехе моего проекта. Он был странен и смел; но на что бы я ни решился, при вдохновлявших меня побуждениях? С тех пор, как мне было дозволено выходить из комнаты и гулять по галереям, я заметил, что привратник каждый вечер приносит ключи от всех дверей настоятелю и что затем водворяется глубокая тишина во всем доме, – знак, что все разошлись по своим комнатам. Я беспрепятственно мог пройти по соединительной галерее из, своей комнаты к настоятелю. Я решился взять у него ключи, постращав его пистолетом, если он не станет давать их, и при их помощи выйти на улицу. Я с нетерпением дожидал часа. Привратник явился в обычное время, то есть около девяти часов. Я спустил еще час, чтобы уверится, что все монахи и слуги спят. Наконец, я отправился с оружием и горящей сальной свечей в руках. Я сначала потихоньку постучался в дверь к настоятелю, чтоб разбудить его без шума. Он услышал, когда я постучал во второй раз и, вероятно, думая, что пришел монах, почувствовавший себя больным и требующий помощи, встал, чтоб отворить дверь. Тем не менее, из предосторожности, он через дверь спросил, кто там и что надобно. Я был принужден назвать себя; но я нарочно заговорил плаченным голосом, чтоб дать ему понять, что мне нездоровится.
А, это вы, дорогой мой сын, – сказал он, отворяя дверь. – Что вам понадобилось так поздно?
Я вошел в его комнату и, отведя его в конец противоположный двери, объявил, что мне невозможно долее оставаться в тюрьме; что ночь самое удобное время, чтоб выйти незаметно и что в расчете на его дружбу я полагаю, что он согласится либо сам отворить мне дверь, либо даст ключи, чтоб я ее отпер.
Такое предложение не могло не поразить его. Некоторое время он смотрел на меня, не говоря ни слова; мне терять было нечего, и я вновь заговорил и объяснил ему, что я весьма тронут его добротой ко мне, но что свобода самое драгоценное изо всех благ, особенно для меня, лишенного ее насильственно, а подолу я решил добиться ее сегодня же ночью во что бы то ни стало; опасаясь, чтоб, он не вздумал, возвысить голоса, и позвать на помощь, я показал ему тот убедительный довод к молчанию, что был, спрятан, у меня под кафтаном.
