Иль вы возразите, что если и встречаются мучения при следовании по пути добра, то они не необходимы и не непреложны; что теперь нет больше ни тиранов, ни крестов, и что множество добродетельных людей ведут тихую и спокойную жизнь? Я вам скажу на это, что бывает также мирная и счастливая любовь; и ради того, чтоб указать еще на одно различие, чрезвычайно для меня выгодное, я прибавлю, что хотя любовь и часто обманывает, но она мне, по крайней мере, сулит удовлетворение и радости, между тем, как религия требует упражнений печальных и унизительных для самолюбия.
Не возмущайтесь, – прибавил я, видя, что его рвение готово разразиться, – я прибавлю единственно то, что нет худшего способа отвлечь сердце от любви, как опорочивать ее сладости и обещать ему большее счастье, если оно последует по пути добродетели. Ясно, что мы созданы так, что блаженство для нас заключается в наслаждении; я не верю, чтоб можно было составить себе об, этом иное представление; сердцу же не приходится долго совещаться с самим собою для того, чтоб почувствовать, что из всех наслаждений сладчайшее дает любовь. Когда ему обещают иные, более прелестные удовольствия, оно вскоре, замечает, что его обманывают, этот обман, располагает его не доверять самым основательным обещаниям.
Проповедники, желающие обратить меня на путь добродетели, говорите, что она неотложно необходима, но не скрывайте от меня, что она жестока и мучительна. Утверждайте, что любовные наслаждения скоропреходящи, что они запретны, что за ними последуют вечные мучения и что – это, быть может, произведет на меня еще сильнейшее впечатление – чем они сладостнее и прелестнее, тем щедрее небо вознаградит меня за такую великую жертву; но сознайтесь, что с такими сердцами, как у нас, они на земле дают нам совершеннейшее блаженство.
Конец моей речи успокоил моего друга Тибергия. Он признал, что в моих мыслях есть нечто разумное. Единственное возражение, которое он сделал, состояло в вопросе: почему же я не следую своим собственным принципам и не пожертвую любовь в надежде на то воздаяние, о котором имею столь высокое представление?
– О, дорогой друг! – ответил я, – в этом-то я и сознаю свое ничтожество и слабость: да, увы! мой долг в том, чтоб действовать согласно моими доводами, но в моей ли власти действовать таким образом? В какой помощи я только не нуждаюсь, чтоб забыть о чарах Манон?
Да простит мне Господь! – возразил Тибергий, – а мне кажется, что я вижу перед собой янсенита.
