Речь шла о моем друге; Тибергии; не то, чтоб я надеялся, что он поможет мне освободиться, но я хотел воспользоваться им, без его ведома, как косвенным средством. Словом, вот мои проект; я хотел написать Леско и поручить ему и нашим общим друзьям заботу о моем освобождении. Главная трудность заключалась в том, как доставить ему мое письмо; это должен был устроить Тибергии. Но он знал, что Леско браг моей любовницы, а потому я опасался, что он затруднится исполнением этого поручения. Я намеревался вложить письмо к Леско в другое письмо, адресованное к знакомому мне честному человеку, которого я стану просить передать первое по адресу; в виду необходимости свидания с Леско ради того, чтоб условиться что предпринять, я хотел написать ему, чтоб он пришел ко мне; в тюрьму и попросил о свидании со мною под именем моего старшего брата, нарочно приехавшего в Париж, дабы осведомиться обо мне. Я предполагал условиться с ним о средствах, которые покажутся нам, наиболее исполнимыми и верными. Отец настоятель известил Тибергия о моем желании повидаться с ним. Верный друг не настолько потерял меня из виду, чтоб не знать о моем приключении; он знал, что я сижу в монастыре святого Лазаря, и, быть может, не слишком жалел об этом несчастии, считая его способным напомнить мне о долге. Он немедля явился ко мне.
Наше свидание было вполне дружественное. Он пожелал узнать о моем душевном расположении. Я без утайки открыл ему сердце, умолчав только о намерении бежать.
– Не в ваших глазах, дорогой друг, – сказал я ему, – я пожелаю казаться не тем, каков я в самом деле. Если вы надеялись увидеть здесь друга благоразумного и умеренного в своих желаниях распутника, исправленного небесным наказанием; словом, сердце, свободное от любви и от чар Манон, то вы слишком снисходительно судили обо мне. Я таков же, каким вы меня покинули четыре месяца назад, я столь же нежен к ней и столь же несчастлив, благодаря этой роковой нежности, в которой неустанно ищу своего счастья.
Он мне отвечал, что мое признание нимало меня не извиняет; что было много грешников, до того опьяненных лживым счастьем порока, что они предпочитали его счастью добродетели: но они, по крайней мере, увлекались признаком добродетели и были обмануты наружностью; но что сознавать, подобно мне, что предмет моей привязанности способен вести меня только к преступлению и несчастию, и упорствовать в добровольном стремлении к злополучию и греху – указывает на противоречие между мыслью и поступками и не делает чести моему уму.
