Я потребовал, чтоб он немедленно объяснил все. Он рассказал мне, что Манон, будучи не в силах, вынести страха бедности и особенно мысли, что мы сразу должны переменить обстановку, просила его познакомить ее с г. де-Ж. М., который считался человеком великодушным. Он не побоялся сказать, что сам подал ей совет; ни того, что раньше, чем свезти ее, подготовил почву.
– Я свез ее к нему нынче утром, – продолжал он, – и этот честный человек был до того очарован ее достоинствами, что пригласил ее тотчас же отправиться с ним на дачу, где он хочет провести несколько дней. Но я, – добавил Леско, – сразу постиг, в какое выгодное положение это может его поставить, а потому дал ему прямо попить, что Манон, понесла значительные потери, и до того подзадорил его щедрость, что он тут же подарил ей двести пистолей. Я сказал ему, что для подарка это превосходно; но что в будущем сестре потребуются большие расходы; что она сверх того обязана заботиться о младшем брате, который у нас остался на руках после смерти отца и матери, и что если он считает, что она достойна его уважения, то, конечно, не дозволит ей страдать об этом бедном мальчике, которого она считает за другую свою половину. Этот рассказ растрогал его. И он обязался нанять удобный дом, для вас, и Манон; ведь вы-то и есть этот братец-сиротка; он обещал, что даст приличную обстановку и станет выдавать вам ежемесячно по четыреста ливров чистоганом, а это составит, если я умею считать, четыре тысячи восемьсот в год. Перед отъездом в деревню, он отдал приказ управляющему нанять дом и чтоб к его приезду все было готово. Тогда вы увидите Манон, которая поручила мне расцеловать вас за нее тысячу раз, и уверить, что она больше, чем когда, вас любит.
Я сел, и стал раздумывать об этом странном повороте в моей судьбе. Чувства во мне до того разделились, и были вследствие этого столь смутны, что их трудно определить, и я долго не отвечал на множество вопросов, которые поочередно предлагал мне Леско. В этот миг честь и добродетель пробудили во мне некоторое угрызение совести, и я со вздохом обращал взоры к Амьену, к родительскому дому, к семинарии святого Сульпиция, ко всем местам, где я жил в невинности. Какое огромное пространство отделяло меня от этого счастливого состояния! Я видел его только издали, как тень, которая привлекала еще мои взоры и желания, но была уже не в состоянии возбудить во мне силы.
– Вследствие какого рокового обстоятельства, – говорил я, – я стал преступен? Любовь страсть невинная, каким же образом она превратилась для меня в источник бед и распущенности? Кто мешал мне вести с Манон спокойную и добродетельную жизнь? Отчего я не женился на ней раньше, чем она отдалась мне? разве отец, который меня так любит, не согласился бы, если б я неотступно просил его о деле законном? Ах! сам отец нежил бы ее, как прелестную дочь, слишком достойную, чтоб стать женой его сына; я был бы счастлив любовью Манон, привязанностью отца, уважением честных людей, благами фортуны и спокойствием добродетели. Гибельный поворот! Какую подлую роль предлагают мне разыгрывать! Как! и я разделю?.. но можно ли колебаться, когда Манон уже решила, и я, не согласившись, лишусь ее.
