– Черт… я не знал.
– Ты маленький был, Владик. – Соня грустно улыбнулась. – А твоя мама это знала. Ну вот так у нас было в семье. Дед и бабушка были заняты наукой, как и папа, у них до меня не доходили руки. А дома царила мамина воля и ее понимание того, как все должно идти. Папа был занят то в лаборатории, то в командировке, а приедет – мама ему: Лиза уже вот так может, а у Лизы прогресс! Смотри! Ну а я что. Сижу себе, уткнувшись в книжку, и все. У меня никакого прогресса, и по алгебре тройка. Но я-то здорова, просто тупая и бесчувственная, понимаешь.
– Мрак.
– Я так и не простила их. Я плохой человек, потому что знаю точно, что не прощу им этого никогда, хоть сто лет проживу. Я не простила ни маму – за то, что она сделала с моим детством, ни отца, который своим молчанием помогал ей превращать мою жизнь в кошмар. – Соня сжала кулачки. – Я совсем не добрая, Владик.
– Я понимаю. Но где здесь Дариуш?
– А уже рядом. – Соня прикрыла глаза, словно свет люстры причинял ей боль. – Он разговаривал со мной. Расспрашивал о том о сем. Мы с ним о многом переговорили за то лето. Он об отце рассказывал – там ситуация тоже была не сахар, несмотря на все деньги. В общем, мы с ним стали очень близки – нет, ничего такого, ты не подумай! Но я просыпалась и знала: есть Дарик. И в тот день, когда пропала Лиза, мы все сидели у них во дворе, приехал отец Дариуша и позвал соседей помянуть профессора Андриевского, как раз была годовщина со дня его смерти. Это, конечно, бабушка Дариуша настояла, самому папаше было плевать, но он приличия хотел соблюсти. Мы сидели сначала вместе со всеми, а потом взрослые завели свои научные разговоры, нам стало скучно, и мы пошли в сад, там у Дарика были устроены качели, на двух столбах висели, помнишь?
– Помню. – Влад понимал, что Соня рассказывает ему про тот день, который он забыл. – Качели были, да.
– Мы уселись втроем, там такая вроде скамейка на цепях висела, всем хватило места. И качались, Дарик бухтел на отца, я думала о том, что хорошо было бы незаметно свалить от матери с глаз долой. И что неплохо было бы сейчас перелезть через забор и пойти на речку, пока мать обо мне не вспомнила и не навязала Лизу. У Лизы как раз тогда был очень плохой период…
– Как это?
– Аутизм бывает разный. У Лизы была очень тяжелая форма – она практически не говорила, ни с кем не контактировала, иногда бывала агрессивной. В общем, мне от нее доставалось, причем предвидеть, отчего она взбесится в следующий раз, никто не мог. Мать говорила: не умрешь, ты здоровая кобыла, а Лиза больна! Но одну боялась ее отпускать, вот и навязывала мне сестру время от времени – идешь гулять, неблагодарная бесчувственная дрянь? Возьми сестру, что она все сидит взаперти, она же такая, как все, даже умнее всех вас в сто раз, а ты… В общем, мне этого не хотелось.
