— Алена!
Голос ее слишком громко прозвенел в пролете цеха, но Даша не смутилась, ей хотелось кричать, ей просто необходимо было крикнуть, чтобы выплеснуть бурный наплыв радости.
— Алена! Ты посмотри...
Алена обернулась на зов, удивленно вскинула брови и пошла на Дашин участок, не спуская глаз с каучука. Хорошо, что пол был ровный, споткнуться негде.
— Как вы сумели.. Ведь тут... Тут больше тонны!
— Полторы.
Это Мусатов сказал: полторы. Он протянул Даше руку.
— Поздравляю, Дарья Тимофеевна. Великолепный блок! Стахановский результат...
Даше хотелось обнять свой блок, и если б никого не было поблизости, она, пожалуй, и обняла бы. А сейчас только улыбалась в ответ на удивленные возгласы.
Потом были еще крупные блоки. Больше этого не уродилось ни разу, но ненамного отставали иные от рекордсмена. Дарью Костромину сфотографировали для газеты. И на Доске почета вписали ее имя в число лучших стахановцев. А на Октябрьском вечере ради Дарьи Костроминой грянул заводской оркестр.
В канун двадцатой годовщины Октября открылся заводской Дворец культуры. Дворцом назвали его не напрасно: не было в Серебровске другого здания, столь же огромного и богатого, с белыми колоннами, с большими окнами, с двумя глиняными вазами при входе. Не видали серебровцы княжеских и царских дворцов, да на что им глядеть на княжеские, коли был у них теперь свой рабочий Дворец?
Шестого ноября, едва надвинулись на город сумерки, загремел во Дворце культуры самодеятельный духовой оркестр.
В залах еще держался запах краски, новые кресла и диваны у стен ярко алели бархатом. По углам в бочонках росли раскидистые пальмы с волосатыми стволами.
У стены одиноко, скрестив руки на груди, стоял Мусатов. Даша подошла к нему.
— Что ж вы, Борис Андреевич, без жены на вечер пришли?
— Маруся не совсем здорова. Ребенка ждем.
— Я знаю. Встретила ее недавно.
— А вы тоже без мужа?
— Нет, вместе. Вон, с Любой Астаховой танцует.
— С Любой...
Мусатов умолк, плотно сжав рот. Ходили слухи, что неладно живет Маруська с Мусатовым и, как до замужества, погуливает на стороне.
Василий с Любой отплясывали польку. Даша глядела на них без ревности — знала, что нет для Васи никого дороже ее, и верила, что не будет.
— Скажите, — вдруг склонившись к Даше, заговорил Мусатов. — Люба Астахова... Когда она пыталась лишить себя жизни... Маруся уверяет, что из-за меня.
— Правда это, — сказала Даша. — Она и теперь вас любит.
— Хорошая девушка, — задумчиво и печально следя за танцующими, проговорил Мусатов.
