Сидит Васька на лавке. Возьмет да и станет смотреть на дедов нос. А нос у того, что сапог, очень большой и какой-то самостоятельный. Потом Васька посмотрит на дедовы уши рассмотрит шею, которая вся изрезана глубокими морщинами, будто кто-то ее складывал, складывал гармошкой да и не разгладил потом.
Так и сидят друг против дружки, старый да малый. Печка гудит, поленья еловые стреляют. «Не приведи господь, — сказала бы бабушка, если бы она была дома, — как бы сажа в трубе не загорелась». А дед даже внимания не обращает. Дратву в иголку вдевать стал.
Сумерки вдруг забрезжили в избе. Глянул Васька в окошко, а на улице все посерело, как мышь. Только снег еще белеет из этой серости, словно сахар.
Дед пыхтит над валенком. Посмотрел Васька в угол избы, и показалось ему, что там кто-то есть. Там вон, около хомута. Ишь ты, скрипнуло половицей. Васька вздрогнул и придвинулся к деду. Но потом все-таки пошел за печку проверить. Пусто там, один только хомут висит на спице да веревка.
— Дед, а домовой-то есть?
— Враки тебе.
— А бабушка говорила, что есть.
— Кто его видел?
И дед смеется без голоса. Он почему-то никогда не смеется громко, а все шепотом. «Какой ты еще глупый, Васька, — подумал дед. — Совсем дурень».
— Может, кто и видел, — сомневается Васька.
— Никто не видел, — упорствует дед. Сам он не верит ни в бога, ни в черта, ни в домового, да только помалкивает, чтобы бабушку не сердить. Еще в германскую войну забрел как-то к ним в окопы солдатский агитатор и заявил: «Религия — это хуже вина, ребята». Нет-нет да и вспомнит старик про этот случай.
Васька лукаво улыбается и спрашивает:
— А что домовой ест? Картошку?
— Отвяжись, христа ради! — серчает дед. А сам просто не может иглой попасть в дырку, которую он просверлил в валенке шилом.
Но вот уж совсем смеркнулось. В углу темно, за печкой шуршит. И Ваське становится совсем невмоготу сидеть. Он еще ближе к деду.
— Что бабушка-то не идет у нас? Хоть бы лампу зажгла.
— Да ведь придет, никуда не денется.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что корову доить надо.
— Чего доить-то в потемках. Много ли видно в таких потемках, — рассуждает Васька. — И вчера молоко опрокинула.
— Не знаю я ничего, — бормочет дед, щупая иглу в валенке.
— Дед, а ты читать умеешь?
— Не умею.
— И буквы не знаешь?
— Не знаю.
— А Верка знает три буквы.
Дед молчит. Наверное, сердится на Верку, что та маленькая, а знает целых три буквы.
— Не дай бог война, — вздыхает Васька. — Как там отец-то мой в такую холодину?
