— Испугался? — ласково спросила она, гладя его по голове шершавой рукой.
— Испугался, — сказал он, уткнувшись лицом в ее мягкий живот.
— Ну не бойся, не бойся, — тихо говорила она. — Не плачь ужо.
— Я и не плачу. Все оставили меня. — И он заревел еще пуще.
— Ну полно тебе, полно.
И кажется, она сама заплакала.
А Катька так и не нашла брода, ее далеко унесло, хватились вечером, да уж поздно. Викентий так и оцепенел от этого известия, а душу его прищемило на всю жизнь.
9
И опять, видишь, пришло лето. И Викентию было необыкновенно то, что опять лето, и он снова в деревне.
Но вот кончился у него запас крючков, и он подался за ними в город.
С автобуса ночевал ночь у родной тетки Марьи. Тетка спала на двух перинах, и сама, мягкая и толстая, была вроде бы третьей перины. И он вспомнил, как бабка говаривала про тетку:
— Экая мягкая, чего ей доспеется.
В комнате было душно, а на улице тарахтел мотоцикл. Викентий ворочался на полу, и не спалось ему.
А наутро поехали в райцентр, где была церковь, и какой-то праздник, и тетке надо было молиться и ставить свечки.
Задрипанный автобус почти с одними богомольцами катился по холмам, а на самых крутых местах останавливался, духу, видимо, у него не хватало, шофер двигал скоростями, у автобуса внутри скрежетало, и начинало гудеть тонко, все тоньше и тоньше, и вдруг обрывалось совсем. Старушки, светясь и телом и душой, обмирали. А вдруг транспорт не въедет на гору или покатится вниз и убьет их всех без последнего причастия. Некоторые из них, самые, наверное, грешные, вопили:
— Васька-а! Сатана! Дьявол! Убьешь ведь!
Васька оборачивался и ржал, как лошадь:
— Не боись, крещеные!
«А вот я в бога не верю, — почему-то подумал Викентий. — Мир состоит из атомов». И он снисходительно посматривал на старушек этаким петушком с гребешком. И вдруг с холма увидел церковь. Как будто куда-то плыла она с колоколами и звоном по зеленому лесу.
У автобуса перестало внутри тонко гудеть, и он уж так просто покатился вниз.
«А ведь неладно я живу, — подумал Викентий. — Живу, живу, а потом вдруг меня не станет». Но не грустно ему было от такой мысли и невесело. Ему показалось, что и он такой же теперь, как эти старушки, смирнехонек сидит, и даже улыбается по-старушечьи, и сердце у него старушечье, едва тепленькое, недоступное ни любви, ни страстям.
Автобус летел вниз, к церкви, и скоро остановился у деревянной будки автостанции. Они с теткой долго шли по деревянным мосткам и пришли в один дом.
