Тот обжигающий поцелуй в Бостоне не был случайным, ничего не значащим пустячком. И для нее и для Джона. Все было ясно: они понимали друг друга, стремясь утолить обоюдную жажду; любовь заявила о себе, пронзила их тела с головы до ног, утонувших в ворсе брюссельского ковра, словно они были готовы пустить корни и оставаться навеки соединенными в страстном объятии.
Почти благоговейно держась за руки, они сели на софу, обтянутую желтым дамастом, и вытянули к камину ноги.
— Когда ты догадался? — прошептала она.
— Никогда.
— Никогда!
— Ты мне нравилась. Я восхищался тобой. Я ждал момента, когда мы снова можем быть вместе. Но осознание? У меня его не было.
— Что же тогда произошло?
— Я стоял на ступеньках дома твоего дяди Исаака, думая о прекрасном, несравненном дне, который мы провели вместе. Вдруг кто-то или что-то толкнуло меня сзади…
— Дьявол, как сказала бы Феб?
— Вероятно, Бог, предвосхищающий наше будущее. До того, как я поцеловал тебя, я был одинок и мною пренебрегали. После этого я узнал тебя, и нас было двое.
— Откуда такая уверенность? Может быть, ты захватил меня врасплох? Быть может, я заигрывала с тобой?
— Знание, моя восхитительная Абигейл, выше таких вещей. Но ты также догадываешься о многом, если сумела убедить своего отца отклонить возражения матери.
— Мой отец понимает мой тон и мои манеры столь же отчетливо, как ты понимаешь Блэкстоуна.
— Милая леди будет еще менее благосклонна ко мне, если узнает, что между нами есть некая доля кровосмесительства.
— Джон Адамс, о чем ты говоришь?
— О нас. Моя мать проследила это через генеалогию Бойлстона. Одна из твоих прабабок по линии отца принадлежала к семейству Бойлстон. Это означает, что твоя прабабушка и мой прадед были сестрой и братом.
— Ох, и это все? Ты напугал меня. Мой отец говорит, что все массачусетские семьи связаны родственными узами и это делает их сварливыми.
— Знаешь, Нэбби, я был несправедлив к твоему отцу. Мне казалось, что я ему не нравлюсь.
Улыбнувшись по поводу того, что он использовал ее уменьшительное имя, она спросила:
— Почему не нравишься?
— Угрызения совести. Случилось это два с половиной года назад, когда я пил чай в этой самой комнате. Я подумал: «Пастор Смит поднаторел в роли священника. Он скрывает от прихожан свое собственное богатство, чтобы они не стеснялись преподносить ему подарки. Он фамильярно говорит с ними, чтобы завоевать их доверие. Он себе на уме». Все это я записал в свой дневник в этот вечер в Брейнтри.
