XI
Напился Манья в ту ночь, нажрался как свинья. Не в Кривой, а у корчмаря еврея в Толчемеши. Подрался с парнями, говорят, до ножей дело дошло. Кто знает? Но к утру вернулся, опухший, избитый, отсыпается теперь в конюшне. «Надо бы коней напоить, — думает Юрай, — да не буду я в твои дела мешаться. Нельзя с конями разговаривать. Ну и ладно, смотри за ними сам».
Полана — тень-тенью, глаза бы на нее не глядели. «Ох, и дела! — хмурится Гордубал. — Что делать?»
И душно, душно, как перед грозой, мухи кусаются, не дают покоя. Ох, какой нехороший день! Юрай бредет в сад за амбаром. Да и здесь ему не по себе. Ну что тут делать? Одна крапива, а сколько черепков — не оберешься, и мусора, мусора… Полану не видать, притаилась где- то в клети… Прости тебя бог, Полана, не понимаешь ты, как тяжко мне здесь…
Гордубал озабоченно чешет потный затылок. Быть грозе! Надо бы Штепану убрать сено под крышу.
Гордубал перелезает через плетень, обходит деревню задами, поглядывает на небо — как там?
Деревня сзади — точно стол, когда на него глядишь снизу: один неотесанные бревна да срубы. И будто никто не видит тебя, словно со всем миром ты играешь в прятки; кругом — заборы да лопухи, капуста, объеденная гусеницей, свалка какая-то, белена, дурман и цыгане, цыганские шатры за деревней. Юрай останавливается в нерешительности: куда я зашел, ей-богу. Полана одна, Штепан сам не свой, спит в конюшне…
Сердце вдруг забилось у Гордубала… Черт побери эту цыганку! Сидит прямо на земле, жирная, старая ведьма, ищет в голове у цыгана.
— Чего хочешь, хозяин? — хрипло каркает цыганка.
— Можешь ты сварить приворотное зелье?
— Да как не смочь! — скалит зубы цыганка. — А что за это дашь?
— Доллар, американский доллар, — хрипит Гордубал, — два доллара.
— Эй ты, падаль! — ругается цыганка. — За два доллара собаки не случишь, за два доллара — слышишь? — не заколдуешь и корову.
— Десять долларов, — взволнованно шепчет Гордубал, — десять, цыганка.
Цыганка мигом смолкает и протягивает грязную ладонь. Давай!
Юрай неверной рукой торопливо шарит в кармане.
— Свари крепкое зелье, цыганка, не на одну ночь, не на месяц, не на год. Чтоб сердце смягчилось, чтобы развязался язык, чтобы она радовалась, когда видит меня.
— Гей, — бормочет цыганка. — Илька, разведи огонь.
Морщинистыми руками, похожими на птичьи лапы, она роется в мешке.
Ах, стыд какой! Все небо тучами затянуло, быть грозе. Вари, цыганка, вари лучше. Эх, Полана, видишь, до чего ты меня довела!
