Цыганка бормочет, бросая щепотки каких-то снадобий из мешка в котелок. Скверный запах! И от шепота цыганки, оттого что трясет она головою, колдует руками, страшно становится Юраю. Он готов сквозь землю провалиться. Это ради тебя, Полана, только ради тебя. Ах ты, грех какой!
Бежит Юрай к дому, в руках у него зелье; бежит он, торопится — вот-вот грянет буря. Рысцой спешат коровы с грузом жита, разбегаются по домам дети, клубится пыль на дороге. Запыхавшись, открывает Гордубал калитку и на минутку прислоняется к забору. Сердце колотится — не унять. Из-за тебя, Полана!
Из конюшни вдруг выскакивает жеребец-трехлетка, останавливается, ржет и устремляется к воротам.
— О-о! — кричит Юрай и машет перед ним руками.
Из дома выбегает Полана. Конь прянул, взвился на дыбы, носится по двору, вскидывает то передние, то задние ноги, роет копытами землю.
Откуда ни возьмись — Гафия, бежит через двор к матери, пищит от ужаса и вдруг падает. Вскрикнула Полана, взревел Гордубал. Ох, ноги как деревянные, неужто не прыгну…
А из конюшни уже мчится Манья, развеваются широкие белые рукава… Конь на дыбы, а человек вцепился в гриву; конь рвется, да нет, не стряхнуть Штепана, повис он, как дикая кошка.
Рвется конь, мотает головой, подкидывает задом. Хлоп — Манья сброшен, но не выпустил гривы из рук — упав на колени, сдерживает коня.
Только теперь ноги у Гордубала словно ожили. Он бежит к Гафии. Конь волочит Манью по двору, но Штепан уже на ногах и тянет, тянет его за гриву. Гордубал держит ребенка на руках, хочет унести его в дом и замирает на месте, так захватило его зрелище — борьба человека с животным. Полана прижала руки к груди. А Манья засмеялся пронзительно, заржал, точно конь, и галопом, скачками повел укрощенного, фыркающего жеребца к конюшие.
— Возьми ребенка, — говорит Гордубал, но Полана не слышит. — Полана, слышишь, Полана!
Впервые Юрай кладет руку ей на плечо.
— Полана, вот Гафия!
Взглянула. Ах, неужели у тебя и раньше были такие глаза, Полана? Разве дышала ты когда-нибудь так часто полуоткрытым ртом? Как ты похорошела!.. И вот все погасло.
— Ничего с ней не сталось, — бормочет Полана и несет домой всхлипывающую Гафию.
Из конюшни выходит Манья, утирает рукавом кровь с лица, сплевывает кровавую слюну.
— Все в порядке, — бросает он.
— Идем, — зовет его Гордубал, — идем, Штепан, я полью тебе воды на голову.
Штепан фыркает от удовольствия под холодной струей и весело брызгается.
— Было дело, а? — оживляется он. — Взматерел жеребец, хозяин, потому и дикий такой. — Манья ухмыляется, мокрый, растрепанный. — Эх, хорош будет жеребчик!
